На солнечной стороне улицы

А тут как-то вечером постучалась соседка Фая, - смуглая и верткая, как угорь, - втолкнула Веру в прихожую, сама вошла, оглянувшись, притворила дверь и заговорила быстрым шепотом:

- Верка, жизнь-та какая пошла! Дороговизны-та какая! Сегодня на базаре пятнадцать рублей оставила, а спроси, что купила?

- Денег, что ли, одолжить? - спросила Вера, ничего не понимая.

- При чем одолжить! - обиделась Фая. - Одолжить не к тебе пойду, ты сама бедная. Я с хорошим делом: на квартиру человека не пустишь?

- А почему шепотом? - недоумевая, спросила Вера.

- Ты дура совсем, да? Зачем разглашать? Чтобы эта сука Когтева из шестой квартиры бумаги в ЖЭК писала? Скажешь - брат из Янгиюля приехал… Да ты не бойся, он калека, на костылях. Приставать не будет.

- А зачем мне все это?

Месяца три уже Вера жила одна, боясь поверить, что этот покой и простор - надолго, на целых пять лет; что мать не заявится, как обычно, после своих коммерческих экспедиций - с привычными угрозами, бранью, погоняловкой и мордобоем…

Вечерами она часто пропускала занятия в школе, могла часами лежать на диване, не зажигая света, перебирая лица, увиденные за день, за неделю, за эту осень. Размышлять о матери, о дяде Мише.

Сдать кому бы то ни было комнату, значило - впустить неизвестного человека в медленные текучие вечера при свете уличного фонаря за окном; значило добровольно разрушить возведенные вокруг себя высокие светлые стены.

Она и потом будет так же вынашивать картины - сначала бесцельно кружа по дому, машинально касаясь рукой предметов, пробуя поверхность на ощупь, словно бы знакомясь с неведомым веществом мира, незнакомым составом глины… Наконец ложилась, заваливалась, как медведь в берлогу, закукливалась, как бабочка в коконе. Иногда, перед началом большой работы, лежала так, замерев, без еды, целые сутки… Как бы дремала… Если муж спрашивал ее: "Ты спишь?", - отвечала, не шевелясь, не открывая глаз: "Нет… работаю…"

А наутро взлетала - легкая, еще больше похудевшая, - принималась натягивать холст на подрамник.

- А двадцать рублей тебе валяются каждый месяц? - спросила Фая.

- На фиг, - кратко ответила девочка.

- Слушай, больного человека совсем не жалко, да? На костылях, калека… Из хорошей семьи человек, моей подруги племянник. Думаешь, безродный какой-нибудь? У них с отцом в Янгиюле домина в шесть комнат. А отец - ветеринар такой, что к нему со всех совхозов подарки возят на грузовиках. Грузовик дынь! - клянусь, сама видала, Цой послал, председатель колхоза "Политотдел". Герман Алексеич, он немец высланный, вдовец, культурный человек. И сын такой хороший мальчик, да вот, беда с ногами, с детства. Ему трудно в институт с Янгиюля добираться. Каждый день туда-сюда автобус, на костылях, а? Да еще эту возить - ящик этот, с красками…

- Этюдник? - встрепенулась Вера. - Он художник?

- Ну, а я что тебе говорю! - обрадовалась та. По всей видимости, она вовсе не рассчитывала на этот козырь, и за козырь его не держала, хоть и знала, что Вера рисует: карандашный набросок - вихрастая головка ее младшенького, Рашидика, - красовался у Фаи в кухне. - Он и тебя научит что-нибудь, а?

7

Художник-калека оказался здоровенным, былинно-русой красоты парнем, добрым молодцем из сказки, только роль борзого коня исполняли костыли - обжитые, обихоженные, с перемычками для ухвата, отполироваными его мощными ладонями до блеска.

Стасик переболел полиомиелитом в детстве, так что отсутствие ног, вернее бестолковое их присутствие, его нисколько не смущало.

Он сразу заполнил всю квартиру - своим голосом, прокуренным шершавым баритоном, своими ящиками с краской, углем, сангиной; костылями, которыми владел виртуозно, и поэтому мог делать все без посторонней помощи, да так ловко, что куда там Вере. Впрочем, по истоптанному домашнему маршруту он способен был проковылять и так, в подмогу себе привлекая то спинку стула, то косяк двери, то близкую стенку.

Костыли же оказались совершенно одушевленными, и время от времени Вера натыкалась в разных углах квартиры на эту легкую танцевальную парочку, словно за ночь их туда приводило любопытство.

Она во все глаза глядела на этюдник, свою мечту, - до этого видела такой, дорогущий, в художественном салоне, - на самого Стасика, диковинного человека, которому все было любопытно, все нужно, и все - в охотку.