На солнечной стороне улицы

Однажды на день рождения - мне исполнилось лет пять - родители подарили мне красивую, "взрослую", сумочку на длинном ремне и блестящую синюю капроновую ленту с бархатными мушками.

После поздравлений (нет, ты сначала умойся и почисть зубы, как хорошая девочка, а па-а-то-о-ом… па-а-то-о-м… ты закроешь гла-за-а-а-а… и сосчитаешь до десяти-и-и…)

Я сильно зажмурила глаза, считая проступающие в темноте оранжевые пятна, мама завязала бант на моей кудрявой макушке и торжественно повесила через плечо сумочку…

- Ат-кры-вай!

Восторг, визг, счастье ощупывания, оглаживания и обживания новых вещей… Сладкое привыкание к владению.

В этот же день Маша, соседка по коммунальной квартире, взяла меня с собой в гости - как она часто делала, когда родители просили ее со мной посидеть.

"Пойдем к Саркисяну, - сказала она, - там у него Лилька, дочь, будет тебе с кем поиграть…"

Я так и пошла, с сумочкой и бантом, уже порядком утомившимся на моей башке от постоянных прыжков, но неувядаемо прекрасным…

Лилька оказалась и вправду хорошей веселой девочкой. Когда взрослые уселись за стол, мы выбежали в их огромный, как город, жактовский двор, и, расчертив куском рыжего кирпича "классики" на асфальтовой площадке перед гаражами, с увлечением принялись катить гладкую гальку, прыгать, поджимая ногу, перескакивая, переворачиваясь в прыжке… Сумка, болтающаяся на шее, мне порядком мешала, но я не сняла бы ее ни за какие коврижки.

В это время неподалеку остановился велосипед. Верзила с конопатой, от разной спелости на ней прыщей, физиономией наклонил руль, и с багажника соскочила девочка, повыше меня, очень худая, со странным, по-взрослому оценивающим, взглядом из-под припухших век.

- А у нас гости! - сказала Лилька и пропрыгала на одной ноге до шестого, там повернулась, подпрыгнула и, расставив ноги по обоим классам, остановилась. - Ее Динкой зовут, как нашу собаку.

- У тебя сейчас бант упадет, - вдруг сказала девочка, легко стягивая с моей главной кудри вялый бант… - О-о, какая лента-а-а… У меня такой нет, правда, Серый?…

- А у тебя ваще ничего нет, - отозвался Серый безразлично. - Ну, поехали на Воскресенский, Мышастый, или ты остаешься?

- Поехали… - проговорила девочка со странным именем "Мышастый", не отдавая мне ленты, плавно пропуская ее между пальцами левой руки…

Я завороженно следила за ленивой игрой ее пальцев с моей лентой и вдруг сказала:

- Возьми ее себе! - чувствуя катастрофическую жалость к уходящему сокровищу… Я не знала - кто или что там внутри заставили меня произнести эту фразу. Было страшно жаль мою ленту… - У меня сегодня деньрожденя, мне мампапа ее подарили, и вот, сумку тоже…

Она склонилась над сумкой, деловито расстегнула кнопочки, заглянула внутрь…

- Во, класс! - сказала она. - А у меня и сумки нет, правда, Серый?

- Да у тебя ваще ничего нет!

У нее вообще ничего не было, у этой худой длинноногой девочки в трусах и красной застиранной футболке. Может, у нее и дома не было…

- Тогда и сумку бери, - сказала я, снимая с шеи мой первый взрослый подарок… Меня качало на волнах вдохновенной жертвенности, я взлетала под небеса на качелях упоительной жалости… И очень внимательно следила за представлением.

Она спокойно забрала сумку и бант, не сказав даже "спасибо", вскочила боком на багажник, навесила на себя сумку, а бант дважды обвязала вокруг загорелой тощей ляжки. Прыщавый Серый провел велосипед до асфальтовой дорожки, занес высоко ногу (девочка привычно пригнулась), вскочил в седло и завихлял в сторону ворот…

На протяжении всей сцены Лилька так и стояла неподвижно, расставив ноги в новеньких сандалиях по разным классам. В ее взгляде смешались несопоставимые оттенки чувств - осуждение, презрение, удивление, - что может смешиваться в человеческой душе только в раннем возрасте.

- Ты чокнутая? - спросила она меня с жалостливым любопытством. Кажется, у нее пропало желание играть со мной, и вообще иметь со мной дело…

Я молчала, не в состоянии ей ответить и, главное, объяснить что-либо себе самой. Прилив вдохновенной любви и сострадания ко всему миру закончился, начался отлив, - как обычно, бестрепетно обнажающий берег с его старыми консервными банками, черными корягами и полуобглоданной вороньей тушкой, панически задравшей к небесам скрюченные лапы…

- Прям не знаю… - проговорила Лилька, вздохнув. - Меня б маманя прибила.

После этого происшествия в семье сложился миф о моей сверхъестественной доброте.