На солнечной стороне улицы

— Какое несчастье! Какая усмешка судьбы: выжить в блокаде… и погибнуть в сталинской мясорубке… — она высморкалась, проговорила уже спокойней: — Если б вы знали, Вера, из какой замечательной семьи вы произошли! Мы жили в одной квартире много лет и так дружили, так дружили! Все эти анекдоты про коммунальные склоки… это было не про нас! Мы были буквально как родственники!.. Саша, страдалец… когда началась война, он работал электриком в эвакогоспитале, который тогда располагался в здании текстильного института… И вот, когда наступила чудовищная зима сорок второго и в городе каждый день умирало до десяти тысяч человек… к Сашиной работе прибавился еще и этот крест: надо было сжигать трупы, чтобы не было эпидемии… И в этом же здании, в подвале, где у них бомбоубежище, там и стены были из такого хорошего бетона, он выдерживал температурные нагрузки… Ну, так Саша и еще двое медбратьев уничтожали трупы. К ним люди свозили своих мертвецов… кто на санках, кто волоком, кто как… И Саша с ребятами перетаскивали десятки, сотни трупов, клали «колодцем» и забрасывали противотанковыми бутылками с горючей смесью… Не знаю — кто потом занимался этими обгоревшими останками… В общем, это был такой кошмар!.. Бедный мальчик… Он, Саша, так замечательно рисовал, и был очень, очень нежным, чувствительным… и больным мальчиком, — вы же знаете, он страдал эпилепсией… Так странно: Володя, старший, Наташин сынок, — тот был покрепче и поздоровее, а умер чуть ли не первым. А вот Саша… Да… Но вот Саше-то и досталось сжигать и Володю, и Наташеньку, и маму с папой…

Вера слушала, опустив глаза… Зазвонил мобильник, она выхватила его из кармана и взглянула на экран: Леня!.. Проговорила отрывисто: — Позже позвоню! — и отключила телефон. Достала сигарету из пачки, судорожно закурила.

— Вы не против, Лидия Вениаминовна, я закажу себе что-нибудь выпить?

— Пожалуйста, пожалуйста!

Вера подозвала официантку, сделала заказ…

— Какая чудесная была семья! — качала головой старуха. — Дружная такая, знаете… добропорядочная, с традициями… Наташа была удивительная рукодельница, от бога… А Семен Михайлович, тот вообще, — и языки знал, и пейзажи такие писал, что одно удовольствие на стену повесить… Всю жизнь на заводе проработал, — эх, Вера! — не свою он прожил жизнь… А скажите… Катя… она жива сейчас?

Официантка принесла рюмку коньяку, Вера отпила глоток… Мучительная пауза все длилась…

— Нет… — наконец сказала она… — Мама… умерла…

— О господи, какая жалость, как настигает блокада!.. А ведь Катя была лет на десять моложе меня, — такая светлая чудесная девочка! Ручки у нее были просто золотые! И Наташа, тетка, многому успела ее научить — понимаете, Катя была единственная девочка в семье. И страшно талантливая к искусствам! Я до сих пор помню, какие наряды она шила куклам, какие одеяльца, покрывала, какие вязала салфеточки! Все… кукольное, но как настоящее! И неизменно — милая улыбка навстречу: «Лидуся, тебе помочь?»

Вот она у меня прямо перед глазами! Помню, перед войной, на Первое мая — это Катин день рождения, вы же знаете, — подумайте, и ведь я помню! — они всей семьей поехали на лодках кататься, на острова… Она выбежала на кухню — похвастаться: какой бантик, какая юбочка, а носочки! Все новенькое, все — подарки! «Лидуся, я — самая красивая!»… Глазки ясные, лукавые такие, чуть раскосые, мило кошачьи… — «Да-да, Катюша, ты — самая красивая!»… Боже мой, все помню, как будто не прошло и трех дней!.. А скажите… какую жизнь она прожила?

— Мама… — Вера помедлила, подняла на старуху глаза… тряхнула головой, как просыпаясь. — Мама… хорошую жизнь прожила! Хорошую честную жизнь…

— Чем она занималась?

— Она… понимаете… — Вера сцепила на столе руки, разняла их, стала разглаживать скатерть простертыми ладонями… — Она работала в театре!.. Да, она была… завцехом там, у нас, в театре Горького…

Лидия Вениаминовна внимательно слушала, не отрывая глаз от Вериного лица. И та не отвела взгляда, улыбнулась, вздохнула освобожденно. Дело было не в матери, бог с ней совсем, дело было в этой вот чудесной старушке, которая берегла лица, даты, приметы своей молодости, не растрясла их по эвакуациям-городам, а скопила и пронесла. И только поэтому Вера чувствовала в ней родню, настоящую родню! Как могла она лишить ее хотя бы одного, милого ей, призрака?

— …Без мамы, знаете… просто ни один режиссер… ни один спектакль… Ведь на производственных цехах, на бутафорах, на пошивочном цехе — всегда колоссальная нагрузка! — Веру уже несло по таким вольным просторам, по таким небесам, что остановиться было невозможно… Какое счастье, что в юности Стасик таскал ее по репетициям, по пыльным примерочным, по пьянкам своих приятелей, актеров-режиссеров… Да и в институте эти два потока, театральный и художественный, часто соприкасались… И Сегеди, Евгений Петрович, покойный граф Сегеди, лаборант на театральной кафедре, много рассказывал о кулисах театра, так как в молодости играл в какой-то полулюбительской труппе.