На солнце и в тени

Больше всего наблюдательность привратника подстегивают оживленные приходы и уходы по утрам и ближе к вечеру. И вот в пятницу утром некий Гарри Коупленд в бежевом костюме и белой рубашке при синем галстуке вышел из дома Турин по улице Сентрал-парк-уэст, 333. Официальное его имя было Харрис, но, хотя так же звали его деда, оно ему не нравилось, как, впрочем, и имя Гарри. Гарри, как говорится в «Генрихе V» или «Чайльд-Гарольде», оказалось тем именем, которое, не походя по звучанию на идиш, иврит или любой из восточноевропейских языков, в массовом порядке присваивалось еврейскими иммигрантами, из-за чего так стали зваться портные, оптовики, раввины и врачи. Гарри был чьим-то дядюшкой. Гарри мог бы раздобыть это по сниженной цене. Иногда Гарри попадали в Лигу Плюща[3]. Гарри можно было встретить в Пимлико или Хайалии, они могли гранить алмазы или снимать фильмы в Голливуде, их можно было обнаружить в большинстве точек Америки, где имеются либо пальмы, либо пасторма[4], – не так часто возглавляли они армии при Азенкуре, хотя и это не исключалось, и утешало лишь то, что президент тоже носил имя Гарри и занимался одежным бизнесом.

На привратника дома 333 было возложено попечительство над юным сыном одной из прачек. Благодаря этой нагрузке он стал разговорчивым для привратника и, когда Гарри Коупленд, сохранивший военную натренированность, начал наращивать скорость в холле, прежде чем выскочить за дверь, сказал Рамону, своему крохотному подопечному: «Вот идет парень… Ты только посмотри. Посмотри, что он делает. Он умеет летать». Мальчик уставился на Гарри, как собака-ищейка.

Когда Гарри перебегал улицу, его скорость не казалась необычной для ньюйоркца, увертывающегося от транспортного потока. Только вот никакого транспортного потока не было. И вместо того, чтобы сбавить шаг и на девяносто градусов повернуть на восточном тротуаре Сентрал-парк-уэст налево или направо, на север или на юг, он дал себе волю, одним махом пересек мощенную серыми плитами дорожку, вскочил на скамейку и, оттолкнувшись сначала правой ногой от сиденья, а затем левой от спинки, взмыл, как олень, над потемневшей от сажи стеной парка.

Прекрасно зная, какая земля лежит впереди, он вложил в свой прыжок все силы и пробыл в воздухе так долго, что привратник и маленький мальчик ощутили восторг полета. Эффект чудесным образом усиливался тем, что с их точки наблюдения совсем не было видно, чтобы он приземлялся.

– Он почти каждый день так делает, – сказал привратник. – Даже в темноте. Даже когда скамейка покрыта льдом. Даже в метель. Однажды я видел, как он проделал это в сильный снегопад: он тогда словно растворился в воздухе. Каждое чертово утро. – Он посмотрел на мальчика. – Прости. К тому же всегда в костюме.

– А возвращается он так же? – спросил у привратника мальчик.

– Нет, просто приходит по улице.

– Почему?

– Потому что с той стороны стены нет скамейки.

Привратник не знал, что ребенком Гарри Коупленд жил в доме 333 с родителями – а затем с отцом, когда мать умерла, – до поступления в колледж, до войны, до унаследования квартиры и до вступления в должность этого самого привратника, хотя последний уже давно наблюдал за погодой из-под того же самого круто скошенного серого навеса. Весной 1915 года маленькому Гарри впервые привиделось нечто такое, что он не способен был отделить от реальности. Он, едва умевший ходить, стоял на одном из ледниковых, выгибающихся, как спина кита, валунов, которые высовываются из земли в Центральном парке. Вдруг, как часто бывает со многими детьми, не собственным усилием и не по своей воле, он переместился на изрядное расстояние с одного валуна на другой, словно чья-то невидимая рука подняла его и перенесла по воздуху. Другими словами, он испытал полет. И на протяжении всей своей жизни он стремился воспроизвести это свое первое видение – прыгая с моста в реку, летя с каменных уступов в бирюзовые озера, заполняющие заброшенные карьеры, или покидая летящий самолет вместе с оружием и боеприпасами. Его первое видение определило ход его дальнейшей жизни.

Поскольку он превосходно видел вдаль, ни одна улица в Нью-Йорке не была такой длинной, чтобы от него могли ускользнуть многочисленные подробности на дальнем ее конце. Всю жизнь разглядывая предметы на больших расстояниях, он научился видеть и то, что невозможно увидеть физически, – находя подсказки в мимолетных изменениях цвета или вспышках, уделяя пристальное внимание контексту, сравнивая видимое с тем, что видел раньше, и соединяя образы, которые в меняющемся освещении расцветают и тускнеют, вздымаются и опадают, действуют синхронно или вразнобой. Для такого слияния, которое дает самый эффективный способ зрения, необходимо обладать феноменальной памятью.