На солнце и в тени

На следующем этапе кожу окрашивали, сушили, вощили и полировали. Потом некоторое время проветривали между мастерскими по дереву и металлу, а затем катили мимо офисов в середине северной стороны и передавали упаковщику, который укладывал каждое изделие в суконный мешок, оборачивал хрустящей папиросной бумагой и укладывал в темно-коричневую с синим и золотым коробку «Кожи Коупленда». Затем их хранили в нескольких больших помещениях с высокими полками, а в конечном счете упаковывали в картонные коробки для отгрузки в торговые точки по всей стране и по всему миру, не в последнюю очередь в магазин «Кожа Коупленда» на Мэдисон-авеню к северу от собора Св. Патрика и домов Виллара. Там двое древних янки, хотя один из них был в значительной степени голландцем, джентльмены из джентльменов, которых Мейер Коупленд переманил из фирмы «Брукс Бразерс»[16], умудрялись в медленном и достойном темпе сворачивать целые горы. Торгуя на комиссии, они очень хорошо зарабатывали, как того и заслуживали, ибо представляли компанию «Кожа Коупленда» ее преданной и привычной клиентуре.

Генри Ливингстон, который, несмотря на свое имя, был в значительной степени голландцем, говорил на том же древнем и возвышенном нью-йоркском диалекте, что и Кэтрин. Он умело использовал свою речь как подобие колыбельной, чтобы с помощью ее гипноза заставлять биржевых маклеров, юристов и рантье покупать портфели, зайдя всего-то за бумажником. У обоих продавцов, если можно так их назвать, были серебристые виски, оба были высокими и держали голову прямо, даже слегка запрокидывая на манер голубей. Коллега Генри Ливингстона, Текстон Трейл, был устрашающим, как директор школы Гротон или Св. Павла, высоким, как масаи, и суровым, как бочка лимонного сока. Его почти абсолютное молчание в сочетании с сомневающимся, а порой и презрительным взглядом заставляло богатых клиентов так отчаянно стараться заслужить его одобрение, что они прямо-таки сорили деньгами. В этом и состоял их трюк. Генри был добрым полицейским, а Текстон – злым. Генри жил на Парк-авеню, в Текстон – в Ардсли, в обшитом деревом каменном доме, с бледной и испуганной женой, которая шарахалась, как кошка, если он морщился, и тремя детьми, которые называли его сэр.

Хотя Гарри часто останавливался у этого магазина посмотреть, как идут дела, и хотя в конечном счете все находилось под его контролем, они для компании были тем же, чем – уорент-офицеры для военно-морского флота, – низкого ранга, но адмиралы в их собственном праве.

Корнелл знал Гарри с тех пор, как Гарри научился ходить, и всегда был с ним ласково суров, словно дядя.

– Что ж, – сказал он, не поднимая глаз, когда Гарри ворвался в офис в понедельник утром, румяный и пахнущий хлором, – вот и спящая красавица.

– Я не спал, я плавал.

– Знаю. Хлорку чую.

– Что я должен сделать, раскроить кожу по второму разу?

Корнелл повернулся и посмотрел на него прямо.

– Ты должен что-то делать, – сказал он и снова обратился к бумагам у себя на столе.

– Когда я сказал, что мне нужен год, вы не возражали.

– Зачем тебе год? – спросил Корнелл, разворачиваясь в своем почти желтом вращающемся кресле, которое запищало, как мышь. – Я был на Первой мировой. И пошел на работу на другой день, как вернулся. Прямо сюда. – Он сделал паузу и для полной ясности добавил: – Не сюда, тогда мы были в Патерсоне.

– У меня по-другому.

– С чего бы это?

– Как долго вы служили в армии? Как долго пробыли за океаном? И сколько вам было лет? – спросил Гарри, зная, что Корнелл, всегда иезуитски точный, не затруднится с ответом.

– Когда мы вступили в войну, мне было столько же, сколько сейчас тебе. В армии я прослужил чуть больше года, а во Франции был семь месяцев.

– Вот и разница. Когда мы вступили в войну на этот раз, мне было двадцать шесть. Я прослужил четыре года. И больше трех пробыл за океаном. Мне нужно время, потому что я не знаю, как быть с тем, что произошло. Дело не в том, что я этого не понимаю: возможно, я этого никогда не пойму. Дело в том, что я этого еще не усвоил. Мне нужно отдохнуть не потому, что я устал, но из-за того, что я видел, и сейчас нет никакой области, в которой мне хотелось бы чего-то добиться.

– Необходимость покажет тебе эту область, иначе проживешь жизнь впустую.

– Пока что не показала. В деле полный порядок: я не мог бы управлять им так, как это делаете вы. У меня нет никакого желания дублировать вашу работу. Я даже не знаю, хочу ли остаться. Я знаю, что к чему, но чтобы кроить или растягивать так же хорошо, как они, – он имел в виду рабочих по ту сторону стеклянной перегородки, – потребуется двадцать лет, а какой в этом смысл?

– Производительность у нас высокая, – сказал Корнелл, – а вот продажи падают.