На сопках Маньчжурии

— Как я рада… — повторяла Женя. — Григорий Моисеевич, представьте себе — Александр Александрович вернулся!

Посмотрела в трельяж, поправила прическу, руками обняла колено. Проминский прошелся по комнате. Комната была та же, но его портрет, стоявший некогда на полочке над тахтой, висел теперь возле печки, На полочке красовался бюстик — по-видимому, Сократа.

— Сейчас будем обедать, — торопливо объявила Женя. — Представьте себе. Григорий Моисеевич, он вернулся!

— Необычайно, — пробасил Тырышкин.

Адвокат Андрушкевич обедал сегодня дома.

— А, дорогой! — воскликнул он с медовой ласковостью. — Изгнанник, странник вернулся наконец в родные палестины! — Он подвязал салфетку и стал есть суп. — Ну как находите столицу? Да, кипит, кипит… Удержу нет. Дочка моя, когда-то влюбленная в солнце и писавшая стихи о голубом сиянии Сириуса, теперь, по-моему, ничего не пишет, а вместе с сим молодым педагогом бегает на какие-то подозрительные сборища, где проповедуют учение господина Маркса.

— Папа, я просто из чистой любознательности. Ты знаешь, как я непримиримо борюсь с ними.

Адвокат сунул в рот мясной пирожок и засмеялся:

— Разве я ставлю под сомнение твою любознательность?

— Я решила, что надо знать то, против чего борешься.

— Без сомнения. Положи мне еще пирожок. Так сказать, исследование человеческого духа. Согласен, ничего нет интереснее человеческого духа. Но, между нами, — паскудный это дух, всегда с душком. Как-то я спорил с одним ботаником: благоговеет перед листами и всевозможными венчиками… Но что они по сравнению с человеческой душой? — Адвокат прожевал пирожок. — Надо сказать, власть сама своими неразумными действиями вызывает общественное возмущение. А ваш брат офицер тоже, знаете, затронут. Офицер Белогорского полка, некий Дмитрий Тырдов, пришел на днях в канцелярию полка и приказал литографу солдату Потанину напечатать прокламацию, подписанную студентами социал-демократами. Потанин напечатал, а потом донес. Солдат теперь тоже кое в чем разбирается. Даром что на образование солдата у нас отпускается в год всего гривенник. Да-с, суммочка! — Адвокат сделал широкий уничтожающий жест. — Железнодорожники — те прямо одержимые: требуют созыва Учредительного собрания и права всеобщей, тайной, равной и прямой подачи голосов, Молодцы! Хотя рискованно все чрезвычайно, но одобряю. Между прочим, на продолжение войны никто не хотел дать царю ни копейки, а сейчас устраивается солиднейший заем. В совещании принимают участие представители банкиров американских, английских, французских, немецких…

На второе была телятина. Адвокат ел нежное телячье мясо и шумно вздыхал. Тырышкин рассказывал, что в гимназии, в которой он преподает, обнаружили склад револьверов и бомб. Есть подозрение, что в первую очередь собирались убить директора, ярого черносотенца.

Женя вышла в переднюю проводить Проминского. Тырышкин остался у Андрушкевичей.

Проминский спускался по лестнице. Швейцар грелся около камина и не бросился, как бывало, открывать дверь.

Ясно, Женя живет с Тырышкиным. С таким длиннолицым, причесанным на пробор!

16

Вчера, расставаясь, Хвостов сказал Логунову:

— Приходи завтра на завод, посмотришь наши арсеналы.

Встретил его в переулке неподалеку от парамоновского дома. Очень обрадовался, точно сомневался, что Логунов придет.

Во дворе у Варвары, в дровяном сарае, за поленницами дров Логунов увидел пики и кинжалы.

— Оружие, конечно, похуже нашего маньчжурского, — усмехнулся Хвостов, — те наши сорок винтовок, между прочим, в полном здравии… Нам бы еще пушечки капитана Неведомского…

Кинжалы и тесаки были сделаны великолепно. Логунов сидел на корточках, перебирал оружие и думал, что в критическую минуту в умелых руках оно может оказаться грозным.

В комнате — под кроватью, в ящике дивана, в буфетике — лежали железные, цилиндрической формы коробки и запаянные отрезки труб. В отдельных ящиках хранился мелкий железный и свинцовый лом для начинки бомб, пакеты серы, бертолетовой соли, баночки с ртутью, бикфордов шнур и две сотни патронов к браунингу.

Потом посетили квартиры некоторых мастеровых, осмотрели и у них запасы оружия.

— Из вооружения пока все, — проговорил Хвостов, — а боевиков, желающих драться, пять тысяч человек. Николай Александрович, — сказал он торжественно, — партийная организация обращается к вам с великой просьбой. Обучи ты наших боевиков оружию и военному делу, как нас обучал в Маньчжурии… В помощь тебе будет Годун. Согласен — с войны да на войну?

Минуту Логунов молчал.

— Согласен… с войны да на войну! — сказал он с волнением.

Он отдался этому делу, старому и вместе с тем новому, с необычайным жаром. Впервые за долгое время он чувствовал удовлетворение от того, что он — офицер и своим знанием может служить народу. Один период его жизни закончился, начался другой.