На сопках маньчжурии

— Сегодня утром дворники убили котельщика Машарина, — заговорила Варвара. — Машарин не передовой рабочий. Он тихонький. Но он честный. Два дворника стояли у ворот. У одного был топор, которым он только что колол дрова. Они схватили Машарина, затащили во двор и прирубили топором. Ведь так и барана-то не бьют, Дашенька, а не то что человека! А на дознании сообщили, что убили потому, что Машарин показался им подозрительным. Их отпустили…

Голос ее дрожал. Помолчала, потом сказала:

— Скорее бы… Я тоже буду в боевом отряде… Я уж и стрелять выучилась…

10

В эти дни настроение петербуржцев переломилось. Таня вспоминала митинг на Казанской площади, где люди хотели, пусть каждый по-своему, свободы и уважения друг в друге человеческого достоинства.

А теперь многие из тех, которые требовали на Казанской площади свободы и республики, одумались и с опасением глядели на заседающих в Вольно-экономическом обществе рабочих депутатов, с опасением прислушивались к тому, что делалось за городскими заставами. Все чаще можно было услышать про надежды, возлагаемые на Витте.

Телеграф приносил известия о нападениях черносотенцев на рабочих и интеллигенцию, о еврейских погромах. Громили кварталы еврейской бедноты в Ростове-на-Дону, в Одессе, Киеве, Симферополе, Чернигове, Новочеркасске. В Одессе и Кременчуге ввели осадное положение. В ответ в Вильне стреляли и ранили губернатора графа Палена.

Ходили слухи, что в Петербурге черносотенцы собираются тоже учинять погромы.

В эти дни Валевский потерял румянец, который носил на щеках с дней детства, и безмятежный сон. Сны теперь были кошмарны. Как-то ему приснилось, что на земле узаконено людоедство. Он, Валевский, лежит голый на деревянном топчанчике человеческой колбасной, созерцает свое тело и думает, что через несколько минут перестанет существовать; люди за перегородкой в разделочной уже смотрят на него как на тушку, соображая, как бы повкуснее ее изготовить… Кожу сдерут, кое-что спустят в помойное. И странно, вместе с оскорблением и удивлением Валевский чувствовал облегчение: слава богу, вот для него и окончится так называемая жизнь. Отсрочки здесь не дадут, он как фабрикант знает, что такое фабрика, — фабрика требует сырья, простоя не полагается…

Он проснулся и долго лежал, думая над нелепым сном.

Устал он жить, что ли?

Когда-то он хотел республики. А теперь считает: к черту республику, не для России она. С самого дна человеческого моря вздымаются волны и несут на поверхность муть, грязь, ил…

Почти полтора миллиона стачечников! Видел ли мир что-нибудь подобное?!

Но будет надета узда и, конечно, не кренделями Витте, а отчетливыми действиями русских людей: черные сотни наведут порядок! Правда, состав в них пестроватый: тут и великие князья, и господин Суворин, и достославные наши епископы, и доктор Дубровин… Но ядро надежное: громилы и уголовники.

Организована охота за студентами, бьют их со смаком.

Вчера было свидание с сыном. Горшенин приехал в Питер и по собственной инициативе навестил отца. Отлично! Валевский заперся с молодым человеком в кабинете.

Подражая языку сына, искусно впадая в тон его чувства, он жадно расспрашивал, кто у них всем верховодит, как подготавливают восстание и что будет, если восстание удастся.

— Значит, у вас непререкаемо считают, что высшая форма революционного движения — вооруженное восстание?

— Вооруженное! В Москве во время стачки булочников рабочие дрались с казаками и полицией, но ведь эта драка была заранее обречена на неудачу! Для победы должны были выступить подготовленные и хорошо вооруженные революционные отряды, к отрядам должны были примкнуть войска, хотя бы некоторая часть войск, и тогда, даже без употребления новых видов народного оружия — бомб, булочники победили бы.

— Ты бомбы называешь новым видом народного оружия?

— Раньше были косы и топоры, теперь бомбы. Высшая ступень!

— Так, так, — задумчиво повторил Валевский. — Высшая ступень!.. Относительно войск ты, пожалуй, прав. Возьмем девятое января. Народное движение было весьма солидно, можно было трепетать, а Витте держался молодцом и царя успокаивал: «Все очень хорошо, говорил, военачальники пусть жестоки, но решительны, а войска покорны». Да, пока войска покорны, трон крепко стоит. Но вон в Одессе войска перешли же на сторону народа?..

— Перейти-то перешли, да не имели нужного руководства.

— Насчет руководства ты, пожалуй, прав. Подозреваю, что пришел ты ко мне неспроста, не из добрых сыновних чувств… так сказать… пару тысчонок на закупку оружия и прочие революционные надобности? Что ж, хоть ты и молчишь, пожалуй, дам… Но, Леня, имей в виду, я хочу знать и понимать, что происходит…

Я иногда думаю, что человечество могло пойти другим путем — не путем цивилизации, а путем внутренним, созерцания, что ли… И почем знать, может быть, оно добилось бы большего знания, большей полноты жизни… Жизнь-то ведь безгранична, и пути ее тоже безграничны… Например, индусы…

Он еще долго говорил в том же роде, желая казаться сыну свободным философствующим человеком.