Читаем На сопках маньчжурии полностью

— Не знаю, не знаю. Не берусь тебя судить. Но чем скорее ты уедешь из Питера, тем будет лучше. И думаю — за границу.

…Дома у дяди неприятно было жить эти несколько дней до отъезда. Дядя, несмотря на всю широту своих взглядов, не мог скрыть чувства брезгливости к племяннику. Проминский бродил по городу, навещал знакомых, навестил и Женю Андрушкевич.

Женя Андрушкевич при виде гостя сделала большие глаза, красные губы ее вывернулись, она сказала немножко в нос:

— Боже мой!

— Разве не ожидали?

В Жениной комнате сидел в форменном сюртуке причесанный на пробор Тырышкин. Длинное лицо его показалось Проминскому длиннее и желтее, чем раньше. Он долго тряс руку герою, вернувшемуся невредимым с маньчжурских полей, и произносил слова, которые должны были знаменовать неожиданную радость, самую сладкую из всех радостей.

— Как я рада… — повторяла Женя. — Григорий Моисеевич, представьте себе — Александр Александрович вернулся!

Посмотрела в трельяж, поправила прическу, руками обняла колено. Проминский прошелся по комнате. Комната была та же, но его портрет, стоявший некогда на полочке над тахтой, висел теперь возле печки, На полочке красовался бюстик — по-видимому, Сократа.

— Сейчас будем обедать, — торопливо объявила Женя. — Представьте себе. Григорий Моисеевич, он вернулся!

— Необычайно, — пробасил Тырышкин.

Адвокат Андрушкевич обедал сегодня дома.

— А, дорогой! — воскликнул он с медовой ласковостью. — Изгнанник, странник вернулся наконец в родные палестины! — Он подвязал салфетку и стал есть суп. — Ну как находите столицу? Да, кипит, кипит… Удержу нет. Дочка моя, когда-то влюбленная в солнце и писавшая стихи о голубом сиянии Сириуса, теперь, по-моему, ничего не пишет, а вместе с сим молодым педагогом бегает на какие-то подозрительные сборища, где проповедуют учение господина Маркса.

— Папа, я просто из чистой любознательности. Ты знаешь, как я непримиримо борюсь с ними.

Адвокат сунул в рот мясной пирожок и засмеялся:

— Разве я ставлю под сомнение твою любознательность?

— Я решила, что надо знать то, против чего борешься.

— Без сомнения. Положи мне еще пирожок. Так сказать, исследование человеческого духа. Согласен, ничего нет интереснее человеческого духа. Но, между нами, — паскудный это дух, всегда с душком. Как-то я спорил с одним ботаником: благоговеет перед листами и всевозможными венчиками… Но что они по сравнению с человеческой душой? — Адвокат прожевал пирожок. — Надо сказать, власть сама своими неразумными действиями вызывает общественное возмущение. А ваш брат офицер тоже, знаете, затронут. Офицер Белогорского полка, некий Дмитрий Тырдов, пришел на днях в канцелярию полка и приказал литографу солдату Потанину напечатать прокламацию, подписанную студентами социал-демократами. Потанин напечатал, а потом донес. Солдат теперь тоже кое в чем разбирается. Даром что на образование солдата у нас отпускается в год всего гривенник. Да-с, суммочка! — Адвокат сделал широкий уничтожающий жест. — Железнодорожники — те прямо одержимые: требуют созыва Учредительного собрания и права всеобщей, тайной, равной и прямой подачи голосов, Молодцы! Хотя рискованно все чрезвычайно, но одобряю. Между прочим, на продолжение войны никто не хотел дать царю ни копейки, а сейчас устраивается солиднейший заем. В совещании принимают участие представители банкиров американских, английских, французских, немецких…

На второе была телятина. Адвокат ел нежное телячье мясо и шумно вздыхал. Тырышкин рассказывал, что в гимназии, в которой он преподает, обнаружили склад револьверов и бомб. Есть подозрение, что в первую очередь собирались убить директора, ярого черносотенца.

Женя вышла в переднюю проводить Проминского. Тырышкин остался у Андрушкевичей.

Проминский спускался по лестнице. Швейцар грелся около камина и не бросился, как бывало, открывать дверь.

Ясно, Женя живет с Тырышкиным. С таким длиннолицым, причесанным на пробор!

16

Вчера, расставаясь, Хвостов сказал Логунову:

— Приходи завтра на завод, посмотришь наши арсеналы.

Встретил его в переулке неподалеку от парамоновского дома. Очень обрадовался, точно сомневался, что Логунов придет.

Во дворе у Варвары, в дровяном сарае, за поленницами дров Логунов увидел пики и кинжалы.

— Оружие, конечно, похуже нашего маньчжурского, — усмехнулся Хвостов, — те наши сорок винтовок, между прочим, в полном здравии… Нам бы еще пушечки капитана Неведомского…

Кинжалы и тесаки были сделаны великолепно. Логунов сидел на корточках, перебирал оружие и думал, что в критическую минуту в умелых руках оно может оказаться грозным.

В комнате — под кроватью, в ящике дивана, в буфетике — лежали железные, цилиндрической формы коробки и запаянные отрезки труб. В отдельных ящиках хранился мелкий железный и свинцовый лом для начинки бомб, пакеты серы, бертолетовой соли, баночки с ртутью, бикфордов шнур и две сотни патронов к браунингу.

Потом посетили квартиры некоторых мастеровых, осмотрели и у них запасы оружия.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Огни в долине
Огни в долине

Дементьев Анатолий Иванович родился в 1921 году в г. Троицке. По окончании школы был призван в Советскую Армию. После демобилизации работал в газете, много лет сотрудничал в «Уральских огоньках».Сейчас Анатолий Иванович — старший редактор Челябинского комитета по радиовещанию и телевидению.Первая книжка А. И. Дементьева «По следу» вышла в 1953 году. Его перу принадлежат маленькая повесть для детей «Про двух медвежат», сборник рассказов «Охота пуще неволи», «Сказки и рассказы», «Зеленый шум», повесть «Подземные Робинзоны», роман «Прииск в тайге».Книга «Огни в долине» охватывает большой отрезок времени: от конца 20-х годов до Великой Отечественной войны. Герои те же, что в романе «Прииск в тайге»: Майский, Громов, Мельникова, Плетнев и др. События произведения «Огни в долине» в основном происходят в Зареченске и Златогорске.

Анатолий Иванович Дементьев

Проза / Советская классическая проза
Лира Орфея
Лира Орфея

Робертсон Дэвис — крупнейший канадский писатель, мастер сюжетных хитросплетений и загадок, один из лучших рассказчиков англоязычной литературы. Он попадал в шорт-лист Букера, под конец жизни чуть было не получил Нобелевскую премию, но, даже навеки оставшись в числе кандидатов, завоевал статус мирового классика. Его ставшая началом «канадского прорыва» в мировой литературе «Дептфордская трилогия» («Пятый персонаж», «Мантикора», «Мир чудес») уже хорошо известна российскому читателю, а теперь настал черед и «Корнишской трилогии». Открыли ее «Мятежные ангелы», продолжил роман «Что в костях заложено» (дошедший до букеровского короткого списка), а завершает «Лира Орфея».Под руководством Артура Корниша и его прекрасной жены Марии Магдалины Феотоки Фонд Корниша решается на небывало амбициозный проект: завершить неоконченную оперу Э. Т. А. Гофмана «Артур Британский, или Великодушный рогоносец». Великая сила искусства — или заложенных в самом сюжете архетипов — такова, что жизнь Марии, Артура и всех причастных к проекту начинает подражать событиям оперы. А из чистилища за всем этим наблюдает сам Гофман, в свое время написавший: «Лира Орфея открывает двери подземного мира», и наблюдает отнюдь не с праздным интересом…

Геннадий Николаевич Скобликов , Робертсон Дэвис

Проза / Классическая проза / Советская классическая проза
Через сердце
Через сердце

Имя писателя Александра Зуева (1896—1965) хорошо знают читатели, особенно люди старшего поколения. Он начал свою литературную деятельность в первые годы после революции.В настоящую книгу вошли лучшие повести Александра Зуева — «Мир подписан», «Тайбола», «Повесть о старом Зимуе», рассказы «Проводы», «В лесу у моря», созданные автором в двадцатые — тридцатые и пятидесятые годы. В них автор показывает тот период в истории нашей страны, когда революционные преобразования вторглись в устоявшийся веками быт крестьян, рыбаков, поморов — людей сурового и мужественного труда. Автор ведет повествование по-своему, с теми подробностями, которые делают исторически далекое — живым, волнующим и сегодня художественным документом эпохи. А. Зуев рассказывает обо всем не понаслышке, он исходил места, им описанные, и тесно общался с людьми, ставшими прототипами его героев.

Александр Никанорович Зуев

Советская классическая проза