На Среднем Дону

Пахнет пресной рыбьей чешуей и сладковато-подопревший у корней перестоявшейся травой на лугу. В расчесанной кустарником дымке солдаты в лодках походят на призраки. Глаза опасливо косятся на зеленую темную глубь, меряют расстояние до медленно надвигающегося берега. Во рту язык не по вернуть: высохло. Скорее бы!

— Держись меня, — бубнит на ухо плечистый сержант с почерневшим от пота воротом гимнастерки соседу, остроносому пареньку с тонкой и длинной шеей. Тот проталкивает сухой ком в горле, согласно кивает головой.

— Право! Право!.. Тудыть твою! На кручу прешь!..

— Несет. Не видишь, — запаленный хрип.

— Эх, как бы…

Разговоры шепотом, но на воде голоса кажутся зычными.

На круче ударил и захлебнулся запоздавший пулемет, взлетели ракеты. Суматошно и не в лад вспыхнула и разрасталась стрельба по всему берегу. На плотах тоже ахнули пулеметы, автоматы. С берегов в ту и в другую сторону полетели снаряды и мины.

При первых же залпах солдат с мальчишеской шеей удивленно охнул, схватился за грудь и опрокинулся навзничь головой в воду. Сержант подхватил товарища — над водой резанул стенящий, отчаянный крик. Так кричат, наверное, понимая, что это последний их крик в этом мире, и вкладывают в него все.

— Эх, Миколаха, Миколаха! — выгоревшие ресницы сержанта согнали в уголки глаз слезу. Опустил товарища на мокрые бревна плота, спрыгнул в воду.

За сержантом с плота свалился рябоватый парень с ручным пулеметом. Он поднял пулемет повыше над головой, выбрался на берег и через кустарник побежал к подножию Красного кургана, где закипал ожесточенный бой, где беспрерывно строчили пулеметы, автоматы и вразнобой, будто заколачивают гвозди, ухали винтовки.

* * *

— Тишина, хоть мак высевай, — Киселев, белобрысый ловкий парень с зверино-мягким стерегущим взглядом, снял каску, проломленную над правым ухом осколком, обжигаясь цигаркой, оглянул задонские луга и вербы в текучей сиреневой дымке. Искристое белое облачко в недоступной вышине наливалось блеском старого серебра. По степи лениво скользила бледная тень его.

Саперы только что кончили минировать склоны лога со стороны Филоново, присели отдохнуть у подножия высоты, где спешно вгрызался в кремнисто-плитняковую землю стрелковый батальон. По скатам рос дымно-белый полынок, красный и белый чабор, пустотел, белоголовник. Андрей горстью содрал пучок белого и красного чабора, сглотнул клейкую слюну, крепче смежил веки.

Сдвоенные близкие удары мигом сняли сонную хмельную одурь. В дымчатой степи вспухали и неправдоподобно медленно оседали на сожженную солнцем растительность четыре шлейфа белесой пыли. Из Орехово, обходя расставленные саперами мины, шли танки. За танками колыхалось до роты карабинеров. В голубеющих кущах по филоновским холмам блеснуло, и шапку высоты заволокло дымом и пылью.

— Вот и начали сеять, — буркнул хмурый Спиноза, лапнул руками каску, подхватил автомат. — Не успеем мы.

Киселев как-то странно подпрыгнул и тут же упал, судорожно скалясь и хватаясь за коленку правой ноги. Спиноза присел над ним, распорол штанину. Из раны хлестала кровь, торчали розоватые осколки кости.

— Через месяц танцевать будешь, — успокаивал Спиноза тихо скулившего Киселева. Надкусил угол индивидуального пакета, стал крепко бинтовать ему ногу.

Рядом ослепительно блеснуло, раскололось, и Спиноза, ойкнув, как-то сразу обмяк, выпустил из рук бинт и завалился на спину.

— Ну вот и мой черед.

— Что же делать? — чуть не плача, наклонился над Спинозой Андрей.

Гимнастерка на животе Спинозы быстро темнела, оттопыривалась. Андрей, как завороженный, уставился на это пятно, и глаза его постепенно белели, наливались ужасом.

— Не смотри, дурной, — Спиноза шевельнул плечом, силясь встать; обламывая ногти, скребнул жесткую кремнистую землю. — Тащи его. Я здесь подожду пока.

Андрей поднял голову, оглянулся. Один танк шел прямо на них. Сухо сглотнул. Сердце билось у самого горла. Частые удары его шумно отдавались в висках: «Неужели конец?» Метрах в пятнадцати сзади желтела неглубокая ложбинка, в конце ее зияла промоина. Андрей взвалил Киселева на спину, оттащил его к промоине, вернулся за Спинозой. Спиноза дышал коротко и часто. В щепоти правой руки тискал оторванную с гимнастерки пуговицу.

Танк легко развернулся и шел теперь на промоину. Танкисты, наверное, все видели, и добыча казалась им заманчиво легкой. Танк был непривычно маленький. Меньше немецких. Желтый, пестро раскрашенный. Говорили: итальянцы перебросили их из Африки и не успели перекрасить. Вытягивая шею, Андрей выглянул из промоины и тут же нырнул назад. Танк был совсем рядом. У самой промоины танк остановился. Звякнула крышка люка. Фашист, видно, думая, что русский ни жив ни мертв, с пистолетом в руках высунулся по пояс из башни. Сухо треснула автоматная очередь, и, роняя пистолет, фашист повис на броне. Из танка выскочил второй и побежал навстречу припадавшим к земле карабинерам. Еще очередь, и фашист, по-заячьи сделав скидку, упал. Танк, стоя на месте, стучал мотором. От его стука нервно подрагивала земля, и со стенки промоины осыпалась мелкая крошка.