На стальном ветру

- Может быть, она и не будет. - Но в глубине души Чику знала, что Арахна никогда не потеряет к ним интереса, даже после того, как она передаст свои воспоминания обратно на "Занзибар". Чику все равно была бы обузой, разгуливая с головой, полной секретов. - Впрочем, ты прав - мы могли бы двигаться дальше. Стать жителями моря! Присоединиться к акватикам! Это не обязательно должно было продолжаться всю оставшуюся жизнь - просто отдых от того, чтобы быть человеком.

- Чику, что-то не так?

- Нет, - ответила она чуть слишком поспешно. - Все в порядке. Я имею в виду, настолько хорошо, насколько это возможно, учитывая то, через что мы только что прошли. - Но она знала, что он услышал это - фальшивую нотку в ее голосе, наигранный оптимизм. Натянутое легкомыслие посетителя на смертном одре.

А затем ее охватило безмерное, океаническое спокойствие. - На самом деле, Педру, не все так хорошо.

- О чем ты говоришь, Чику?

- Мекуфи думает, что ты, возможно, вот-вот умрешь.

Когда он ответил, она услышала в его голосе легкий намек на веселье: вряд ли смех, но определенно веселье. - Я знал, что этот ублюдок что-то скрывает. Насколько все плохо?

- Твоя траектория приведет тебя к вакуумной трубе. Есть небольшой шанс, что ты попадешь в цель. Скорее всего, ты этого не сделаешь, но Мекуфи думает, что труба собьет тебя с неба прежде, чем у тебя появится шанс.

- Мило с его стороны упомянуть об этом.

- Думаю, он пытался быть добрым.

- Полагаю, так оно и было. И то, что ты говоришь мне это, не очень любезно с твоей стороны. Но спасибо тебе.

- Мне очень жаль.

- Я бы предпочел знать, чем не знать, Чику. Мы были вместе достаточно долго, чтобы ты это знала. На данный момент мне не нужна доброта. - Он глубоко вдохнул, выдохнул. - Сколько у меня времени в запасе?

- Мекуфи сказал, через пару минут.

- С начала нашего разговора?

- Я думаю, что да. Да.

- С тех пор как мы увидели, что случилось с Джун Уинг, я задавался вопросом, хватит ли у меня столько сил, когда придет время сказать: - Прекрасно, у меня была своя жизнь, я не могу жаловаться. - Я просто не ожидал, что узнаю об этом так скоро. Думал, что пройдет еще несколько десятилетий, может быть, столетие, и тогда я буду беспокоиться об ответе на этот вопрос.

- Мне жаль, - повторила она.

- Нет, не стоит. Я... справлюсь. Как ты сказала, шанс есть, так что никаких героических последних слов. Однако у меня есть вопрос - всего один.

- Продолжай.

- Ты никогда по-настоящему не спрашивала меня о моей жизни до того, как я встретил тебя. Я знаю о тебе все: где ты родилась, что ты делала... почти всю историю твоей жизни. Ты Экинья - от этого трудно избавиться! Но я просто какой-то мужчина, которого ты встретила, покупая мороженое. И если я чего-то не упустил, это все, что ты знаешь.

- Так и есть.

- Просто человек, который делает гитары в маленькой студии в Лиссабоне. Человек, который работает с деревом, клеем и бечевкой. И это правда - это я. Но это еще не все. Не такая большая жизнь, как у тебя, но все же - это моя. Кто-то должен все это помнить. Если ты этого хочешь.

- Я бы так и сделала. - Затем, словно подтверждая какую-то освященную веками клятву, она сказала: - Я верю.

- У меня есть друг, Николас. Ты его знаешь - он иногда приходит в студию. Всегда жалуясь на то или это. Николас знает меня. Он расскажет тебе мою историю, если ты сможешь выдержать его общество несколько часов.

- Я поговорю с ним. Обещаю.

- Дело в том, что у меня было несколько взлетов и падений. И еще кое-какие приключения. Зашел дальше, чем ты могла бы предположить. Но что бы ни случилось, это было весело - было приятно познакомиться с тобой.

- Мне действительно жаль, что я втянула тебя в это.

- О, не стоит. Я все еще рад, что мы решили купить мороженое в одно и то же время. Даже если те чайки были вороватыми ублюдками.

- Так и было, - сказала она, желая улыбнуться, но у нее не хватало сил. - Они определенно были такими.

Она ждала ответа.

Она лежала в своей маленькой покачивающейся стеклянной лодке, плывя по течению от самой себя. Не было ни настоящего, ни прошлого, ни будущего. Ни грусти, ни огорчения, потому что это были обычные маленькие человеческие эмоции, которые требовали системы отсчета, а ей не за что было цепляться. Она прогнулась, превратилась в безмерную пустоту, без полюсов, без линий широты или долготы. Она была пустотой, большей, чем галактики, не нанесенной на карту и неприступной.

Хуже всего было то, что нож, который не переставал вращаться, осознание того, что она так сильно страдала, заключалось в том, что она сделала бы все это снова. Все это было необходимо. Ей нужно было обдумать целый мир. Жизни множества людей висели на волоске.