На старом чердаке

Сашка шел по двору и ничего не видел вокруг себя. Он бы мог сейчас налететь на скамейку, на забор, свалиться в яму. Если бы с неба сейчас грянул гром, он бы его просто не услышал.

Вокруг Сашки плескалось бурное море возможностей.

«Первое дело легковушку. «Волгу» или «Москвича» на крайний случай… — прикидывал Сашка. — Нет, это, пожалуй, не выйдет. Во-первых, никто не поверит, что она у меня есть. А если поверят, все равно, народ приставучий и привяжутся: «Откуда»? Ну ладно, тогда деньги. Много. Мешок. Скажу — клад нашел. Тут уж никто не подкопается. Само собой шоколад и мороженое — это уж ящиками. У мамы день рождения. Узнаю, чего ей хочется, и навру. Папе тоже что-нибудь навру. Хорошее…»

Тут Сашка споткнулся обо что-то и как будто проснулся. Он стоял обеими ногами в луже.

Конечно, лучше всего рассказать обо всем маме и дальше уже врать всем вместе. Всей семьей. Это бы было просто замечательно. Но ведь с мамой каши не сваришь. Она, конечно, огорчится, будет умолять не врать, Волшебную энциклопедию сдадут в районную библиотеку, и все будет кончено.

Сашка снова задумчиво зашлепал по лужам, что-то мучило его во всем этом, что-то получалось не так хорошо и складно, как бы ему хотелось. Наверно, потому, что теперь у него была тайна. И теперь придется скрывать от мамы не какую-нибудь ерунду, разбитое там окно или драный локоть, а то, что стало отныне самым главным в его жизни — Волшебство.

И поэтому выходило, что папа и мама теперь вроде как лишние в его жизни и даже мешают.

«Мало ли что вранье. Вранье — оно тоже разное. Буду врать только про хорошее… — утешал себя Сашка. — Буду, как добрый волшебник…»

Конечно, можно наврать, что Борька поглупел. Пусть станет дурак дураком. Но Сашка этого не сделает. Он лучше наврет кому-нибудь, что Катя обещала его поцеловать. Он подойдет к ней, когда она будет совсем одна, и скажет так небрежно: «Если не ошибаюсь, ты мне что-то обещала?» Тут уж Кате не отвертеться. Или вообще наврет, что Катя его любит. Пускай любит, жалко, что ли.

Сашка не выдержал и захохотал. И тут же получил в ухо.

Перед ним стоял Гришка.

Гришка был всего-то на каких-нибудь два обыкновенных года старше Сашки. Но это был Гришка, и его знали все на много кварталов кругом.

Про него ходили самые невероятные слухи: что он бреется, что он курит, что его лучший друг сидит в тюрьме за ограбление ларька с газировкой. Вокруг него было всегда мертвое пространство на длину вытянутой руки — он мог двинуть кулаком каждого.

Отца и матери у Гришки что-то не было видно. Наверное, они удрали от него, как только он родился.

Гришку воспитывала тетка, та самая, которую боялся весь двор, — зубной врач Петрова. И на Гришке лежала отталкивающая и пугающая слава его тетки. Тетка его была как судьба. Она принимала и на дому, и в поликлинике, и поэтому рано или поздно всех приволакивали к ней на прием. Гришка вырос под скрежет бормашины, наверно, потому он и стал таким. Он на все вокруг смотрел со злобой, тоской и отвращением.

Сашка согнулся и прикрыл рукой лицо. Но не успел. Он получил второй удар прямо в зубы.

— Ты чего? Я к тебе лез, да? — с трудом выговорил Сашка эти вечные слова, которые всегда говорит в драке слабый.

Гришка повернулся и лениво зашагал к дому. Даже со спины было видно, что ему все на свете противно.

Сашка попробовал губу языком и пальцами. Губа вздувалась все больше и больше. Как будто под ней работал вулкан. Но Сашка тут же забыл о ней. Он вышел со двора, и ноги сами повели его знакомым путем — во двор к Кате.

Он еще из-за забора увидел их обоих. Катю и Борьку. Они сидели на рябой, облезлой за зиму скамейке.

«На кой они нужны, эти скамейки? — вдруг со злобой подумал Сашка. — Свезти их со всего города куда-нибудь на свалку, и сжечь».

Катя и Борька сидели далеко друг от друга, на разных концах скамейки, но перед ними на сухом местечке стояли их портфели, рядышком, прислонившись друг к другу.

Это почему-то показалось Сашке отвратительным, и, подходя к ним, он отшвырнул ногой Борькин портфель.

— Ну ты, полегче… — сказал Борька, как всегда наклоняя голову набок. Это она у него, наверно, от ума набок свешивалась.

— Что это у тебя с губой? — спросила Катя.

Черная с блеском челка падала Кате на самые глаза, и она, чуть выпятив нижнюю губу, ловко сдувала ее в сторону.

— За Гришку зацепился, — небрежно ответил Сашка и сплюнул.

Катя усмехнулась и посмотрела на Сашку своими светлыми взрослыми глазами. Она в упор смотрела на его разбитую губу. Рассматривала ее. Будто в Сашке ничего другого интересного не было.

— Ха-ха-ха! — не засмеялся, а закричал Сашка. Ему совсем не было смешно. — А ты видела, что я с ним сделал? Отбивную котлету, компот! Он так! А я ему так! Он так! А я ему в нос!

Сашка прыгал и размахивал кулаками. Насмешка в глазах у Катьки угасла. Теперь она смотрела на него по-другому, внимательно и даже с интересом.

— А правда, мальчики, чего он задирается? Пройти нельзя. Вчера мою Лельку-дуру в лужу пихнул.

— Теперь не попихается, — пообещал Сашка.

— А не врешь? — спросила Катя.