На стороне мертвецов

— Я полагаю, мальчикам в его возрасте приличествует скромность. — слегка подрагивающим голосом ответила тетушка. — Тебя родители тоже роскошью не баловали, а ты… вон какой! И в дворянство вышел, и в чинах, и…

— Спасибо на добром слове, сестра, свои достоинства я знаю. Я в детстве жил в каморке, потому что весь родительский дом был невелик, а так-то батюшка с матушкой давали нам с тобой все, что могли. Я не балую своего ребенка, но помещать сына в чулан, пока рядом пустуют отличные спальни, тоже не собираюсь. Надо еще классную комнату оборудовать и учителей Митьке нанять.

— Не балуешь… — повторила тетушка и… и с чувством выпалила. — Прости, брат, только я уж правду скажу, по-родственному — такого избалованного мальчишки как твой Дмитрий еще поискать! Не успел в дом войти, а уже требования непомерные, и ведет себя неуважительно. Ему не домашних учителей надо, а хорошее закрытое заведение, со строгими порядками. Я слыхала, здесь в Полтаве юнкерское училище имеется: так оно и дешевле выйдет, и толку больше.

Митя тихонько вздохнул: он вчера так сопротивлялся порыву убить тетушку. А ведь кровные инстинкты — они самые здоровые.

— Сестра, ты меня несколько… ошеломила. — голос отца прозвучал после долгой паузы. — Митьку — в юнкера? Полтавские… Да ему Белозерские Кадетский Корпус предлагали — отказался наотрез.

— Вот! О чем я и говорю! — с торжеством выдохнула тетушка. — Отказал благодетелям своим, которые ради него же стараются, неблагодарный мальчишка! Не то что Ниночка моя: малость любая, подарок самый скромный — хоть кружевце, хоть ленточка — а она уже рассиялась как солнышко, ручками своими обняла… такая лапушка!

Однако… Митя уставился в закрытую дверь недоуменно: там, в столовой, тетушка нахваливала дочь… будто на ярмарке продать хотела! Или… обменять? А на что? Точнее… на кого? Занятно…

— Ну ничего… в училище Дмитрия порядку научат! И как старших слушаться, и…

— Людмила! — перебил отец. — Двух месяцев не прошло, как я чуть не потерял своего единственного ребенка! И сейчас я счастлив, что он жив, здоров и со мной, и не собираюсь отсылать его в какое-то… полтавское училище!

Митя часто-часто заморгал — пыль в глаза попала, да-да, пыль! И на завтрак гадость, и убрано плохо…

— Вот и худо, что единственного! Если бы не Дмитрий, ты бы, глядишь, женился снова. Помню я как в Ярославле он к тебе прилип, что банный лист — ни на минуту не отходил, и на барышень зыркал, ровно волчонок. Племяннице городского головы, между прочим, что-то такое сказал — она вон выскочила, и больше к нам ни ногой!

«Ничего я ей не говорил. — самодовольно жмурясь, припомнил Митя. — Показал только. Мышку. Мертвую мышку. С крохотным пестрым флажком в лапке, марширующую на волане розовой муслиновой юбки».

Он знал, конечно, что бескровный, и по всем природным законам не способен даже комара сделать не-живым. Мертвым — сколько угодно, а вот не-живым — нет! Но в двенадцать лет между тем, о чем ты знаешь, и тем, что в самом деле осознаешь — «дистанция огромного размера»[1]. А та племянница, с ее томными вздохами, от которых вставали дыбом рюшки на обширной груди, и коровьими взглядами в сторону отца, привела его в такую ярость, что… мышка случилась как-то сама собой! Первая созданная им стервь, она же и последняя: едва вернулись в Петербург, дядюшка Белозерский сразу узнал про мышку, стоило ему на Митю посмотреть (ну не племянница же головы ему рассказала!). Тут же вокруг началась суета, Митю отпросили в гости к Белозерским у слегка удивленного нервозностью шурина отца.

И состоялся разговор, секретный, долгий и обстоятельный, все как дядюшка любит. Насчет Митиной судьбы — «Ты для этого рожден! Великая честь, мальчик мой!» — и Той, что приложила к этой самой судьбе свою бледную руку… И что Митя должен сделать, чтоб судьба снизошла на него во всей, как сказал дядюшка, «силе и славе».

Даже сейчас забавно вспомнить искреннее его ошеломление, когда Митя высказался, как старый вахмистр у отца в участке, где он видел эту самую судьбу и всех к ней причастных, включая бедную дохлую мышку. Нет, вовсе не в гробу!

Дядюшку тогда чуть не разорвало от противоречивых чувств: желания приказать и заставить, и понимания, что силком не выйдет, только хуже сделает. Сдержался, даже обещал никому не рассказывать, даже отцу, даже бабушке-княгине… взамен на обещание в каждый приезд учиться вместе с кузенами, на случай, если Митя передумает.

Сам Митя был уверен, что никогда! И ведь три года держался, пока не попался на Бабайко и его мертвецах. Если рассудить — снова из-за отца!

— Это та барышня в розовом, что смотрела на меня как на тушу в мясной лавке? — после нового молчания прозвучало из-за двери. — Выходит, я Митьке жизнью обязан? Спокойной…

«Собственно жизнью тоже. — усмехнулся Митя. — Но все равно приятно, когда тебя ценят!»

— Что ты говоришь, брат! Девушка молодая, красивая, здоровая… И приданное отличное!

— Неужели я привел бы в дом купчиху после кровной княжны Белозерской?

— Я… ее видела только на свадьбе. Твою жену. Помню, что она была весьма некрасива. — промямлила тетушка.