На стороне мертвецов (СИ)

— Э… благодарю вас, Аркадий Валерьянович! — промямлил полицмейстер. — Вот! Оборотень меня убить хотел! У кого-нибудь еще остались сомнения?

— У меня, и преизрядные. — немедленно объявил Меркулов. — Вы можете вообразить себе, господа… — он обвел долгим взглядом присутствующих. — …чтобы мужчина, за оскорбительное слово о возлюбленной лезущий в драку, стал бы ее… жрать?

Лежащий на полу Потапенко мучительно застонал, вновь принимая людской вид.

— И-и, ваше высокоблагородие! — с явным превосходством в голосе протянул полицмейстер. — Понимаю, обидно, когда мы, провинциалы, вас, почитай, князя питерского сыска, вдруг да обошли. Однако сами знаете, когда оборотень людского ума лишается, тут уж не до возлюбленных!

— Считаете нападение на вас, Ждан Геннадьевич, признаком оборотнического безумия? — обронил ротмистр Богинский.

— Считаю, что хорунжий Потапенко, медведь-оборотень, гулял с Фиркой Фарбер, швеей, чему имеются свидетели, видевшие их разом! После чего оную Фирку нашли загрызенной, и не кем-нибудь, а медведем, а тело спрятанным в дворовом нужнике.

Младший Потапенко судорожно вздрогнул.

— Что полагаю достаточным основанием для ареста вышеуказанного хорунжего. — продолжал полицмейстер.

— Довольно! — рыкнул Потапенко-старший и тяжело ступая, направился к сыну. Присел рядом на корточки, взял за плечо. — Сынку! Тебе шо ж, взаправду та Фирка глянулась? Як так? Она ж не такая была, шо погулеванил и бросил, а по-честному жениться, так она — иудейка, ты — православный оборотень, кто б вам дозволил?

— Придумали б щось. — не поднимая головы, прогудел сын.

— Придумали б… — повторил казацкий старшина, вдруг поднялся, и глядя в глаза Меркулову, отчеканил. — Ваше высокоблагородие господин начальник Департамента! То не сын, то… я! Я Фирку загрыз! И не с оборотнического безумия, а по расчету. Боялся, что сынок на ней жениться захочет и карьеру себе поломает. Берите меня, ваше высокоблагородие! — и он принялся дрожащими руками отстегивать казачью шашку с пояса.

— Батьку! — его сынок сел на полу, уставившись на отца в изумлении. — Ты шо… озверел?

— Кажу ж, не озверел, а наоборот, рассчитал все. — возясь с неподдающейся застежкой, пропыхтел старшина. — Сперва загрыз, потом тело спрятал…

— А просто пришибить, даже не оборачиваясь, не догадались. — негромко хмыкнул Меркулов. — Вы, старшина, девушку даже без оборота, кулаком прибить могли.

— Ну извиняйте, зверь я необразованный — думал-думал, не додумал! Да и разозлила она меня — попервоначалу я-то с ней поговорить хотел, шоб она от сынка по добру видчепылася, а она уперлась мов коза: нет и нет! Вот и того… взъярился!

— А фабричных предыдущей ночью вы за что? — переспросил Меркулов. — Или хотите сказать, что они тоже с вашим сыном встречались. Все трое?

Младший Потапенко сперва гневно рыкнул, но тут же все сообразил и только фыркнул. Старший же застыл с приоткрытым ртом:

— Арррр… Эмммм… А они того… Не подчинились! Приказу! Вот я и осерчал!

— И что же это, как не оборотническое безумие? — вдруг вмешался Лаппо-Данилевский. — Старший Потапенко не угодивших ему обывателей рвет, младший на высших городских чинов бросается. — и веско припечатал. — А ведь мы все знаем, что оборотническое безумие — заразно.

— Полагаете, в казацкой страже есть зараженные? — дрожащим голосом откликнулся Мелков.

— Да ты шо несешь, Фан Фаныч! Мои хлопцы все здоровые! — подался к Мелкову старшина.

С пронзительным, каким-то поросячьим визгом начальник железнодорожных жандармов метнулся в сторону, и забился в угол кабинета, выставив шашку:

— Не подходи, зверина! Меня не сожрешь!

— Если, конечно, оборотни и дальше обязуются пополнять свое… меню… исключительно представителями низших сословий, которых, простите, что грязи, я готов молчать! Учитывая особенную ценность казачьей стражи для города. — хмыкнул Лаппо-Данилевский. — Но кто даст гарантии?

Ошеломленный Потапенко открыл было рот… закрыл… открыл снова… но что он собирался сказать, так и осталось неизвестным.

За дверью раздался отчаянный топот и в кабинет ворвался губернаторский секретарь. Бледность его лица сливалась с белизной рубашки.

— Ваше превосходительство! Там… там… — и пронзительно взвизгнул. — Бунт!

Кабинет губернатора в который раз накрыла тишина.

— Идут… — вдруг проворчал прислушивающийся Потапенко.

— Идут… — подтвердил княжич Урусов — прикрыв глаза и слегка покачиваясь с носка на пятку, он словно весь превратился в слух.

— Кто? Куда? Да не молчите же вы! — взвился губернатор — «ласточкины хвосты» бороды подрагивали.

— Люди… — обронил Урусов. И после недолгого молчания неуверенно добавил. — Кажется… и впрямь бунт.

— Вы соображаете, княжич, что говорите? — голосом тяжелым, как гранитная плита, пророкотал губернатор. На что Урусов только развел руками.

Где-то далеко словно вздохнула приливная волна. Едва заметно дрогнули стекла особняка. А потом… как разогнавшаяся среди порогов днепровская вода вырвалась на площадь, закружилась, завертелась, загрохотала, захлестывая все вокруг!