На стороне ребенка

Сначала исследовали Оно; затем центральным звеном изысканий стало «собственное Я» (moi). Ускользало «я» (je). Однако именно эта реальность, созидающая отношения треугольника, образует поворотный момент в психоанализе. Новый подход позволяет выявить истинную символическую природу здоровья, а также природу неврозов и психозов, он позволяет рассматривать тело как непроговоренный язык, выявить свойства плохо разрешенного эдипова комплекса, нарциссизма, навязчивых идей, их способности передаваться от родителей детям, что может влиять на многие поколения. Зарождение невроза уходит в историю родителей, если не родителей родителей.

Тело ребенка само – язык, представляющий историю родителей. Эмбрион сопротивляется посредством гуморальных[216] реакций. Когда пустая речь[217] высвобождает их, выявляет психотические моменты, тело с себя их смывает. Таковы установки новой метафорической интерпретации психосоматических заболеваний первых лет жизни. Возьмем, например, неблагополучную беременность. Даже если мать преодолела все трудные моменты, справилась с ними, это не значит, что пережитое ею на ребенке не отразилось. В то же время не исключается и возможность иного: мать пережила в период беременности депрессию, а ребенок может родиться здоровым, потому что он in utero боролся с материнской депрессией, старался ее компенсировать. Таким образом, здесь нет прямой причинно-следственной связи. Такова новая диалектика.

Что же такое «я»? Это грамматическое «я» (je) – метафора субъекта, жаждущего воплощения? Но какова его природа? Без сомнения, больше метафизическая, чем физическая. По-видимому, существуют отношения «я» с другими субъектами, мистифицированными и преданными «своим Я». «Собственному Я» суждено исчезнуть. Тогда как «я» (je), представляющее глагол «существовать, быть» (être), проявляется с абсолютно чистой динамикой, каким бы ни был порок его динамического проявления, индивид служит исключительно этнической группе и равновесию вида. Но если «я» есть материализация генетической энергии, то смерть индивида с этой точки зрения – не что иное как перенос этой энергии.

Если идти дальше в этом направлении, то в свете этого понимания так называемые критерии, по которым общество могло бы решать, быть данному человеку или нет, не выдерживают никакой критики. «Я» (je) вполне может инкарнироваться в индивидуум, несмотря на все его физические пороки. В этом случае желание зародыша жить и выжить является определяющим и берет верх.

В последние годы группы гинекологов и акушеров стали специализироваться на зачатии in vitro[218]. Так они отвечают на требование бездетных пар, которые очень хотят иметь детей. То, что с опасным упрощением пишут о «детях из пробирки», влечет за собой разговор о сверхмогуществе медицины. И тем не менее, обеспечивающие своими лабораторными манипуляциями встречу двух гамет – женской и мужской, и трансплантацию эмбриона в материнскую матку, – не более остальных представителей рода человеческого знают о рождении жизни. И не ученый в этом случае дает жизнь, делает ребенка. Он знает не более, чем родители во время оплодотворения естественным путем.

Тем не менее, эти опыты приводят тех, кто ими занимается, к новым размышлениям и к вопросу, который кажется им главным: «Когда эмбрион, зачатый in vitro, становится человеком? В какой момент происходит «переход» от животной жизни эмбриона к той дифференциации, которая и делает из нас людей?». Вдохновители одной из таких исследовательских групп в госпитале Беклера, доктор Жак Тестар, например, называют себя представителями «медицины желания». «Ибо, – говорят они, – лишь по желанию родителей эмбрион, зародившийся in vitro, рождается человеком».