На сцене и за кулисами

Наша труппа должна была давать представления в одном провинциальном городке на западе Англии; решено было открыть сезон с пантомимы. Я приехал туда за неделю до Рождества и здесь узнал, что всю неделю репетиций буду получать половинное жалованье, а потом по одной гинее в неделю, причем все путевые расходы дирекция принимала на свой счет.

Мне повезло и на этот раз: мой антрепренер оказался самый благородный и честный господин, какого только можно было встретить среди людей этого звания. Нам никогда не приходилось просить денег, потому что их всегда выдавали очень аккуратно и полностью, безразлично — хорошо ли шло дело театра или плохо. Остальные театральные антрепренеры не любили его за честность и по злобе называли подозрительной личностью.

Прежде чем покинуть Лондон, я решил пополнить свой гардероб. У меня и раньше был небольшой запас сапог, башмаков и панталон, но все это составляло только небольшую часть тех предметов, которые должны быть у каждого актера. Прежде всего надо было купить парики; цена каждого из них колебалась между семью шиллингами и двумя фунтами. Я выбрал семь или восемь — один «белый напудренный», «рыжего Джорджа», «с роскошными кудрями» (почему он носит такое красивое название, я и сам не знаю), «комический», «лысый», и еще один для всяких неопределенных ролей.

Затем, в воскресенье утром, я перерыл чуть ли не все существующие костюмы в Петикоат-Лейн. Это известное место, где продаются театральные костюмы. Там я приобрел за пять шиллингов полный матросский костюм и лакейскую ливрею за шестнадцать пенсов. Здесь же продавалось большое количество старомодных фраков, вышитых жилетов, штиблет, блуз, коротких панталон, шляп, сюртуков и шпаг — все за весьма умеренную цену.

Мои сестры также сшили мне несколько изящных костюмов (к этому времени они уже примирились с моей «безумной фантазией» и даже отчасти были довольны, что в их семье есть артист). За остальными необходимыми вещами я обратился к настоящему костюмеру. Все это вместе с простыми принадлежностями моего гардероба, вместе с книгами, с ящиком, где помещались все принадлежности для «гримировки», чернильный дорожный прибор и проч. и проч., составило порядочное количество вещей, число которых со временем должно было все увеличиваться и увеличиваться; поэтому я решил купить дорожную корзину, куда бы все можно было уложить.

Нашел я очень большую корзину, она сохраняется у меня до сих пор и стоит в прачечной под лестницей.

Как я ни старался и что ни делал, никак не мог от нее отделаться.

Переезжая на другую квартиру, я пробовал оставлять ее, но всякий раз, спустя некоторое время, мой старый хозяин присылал ее ко мне; обыкновенно ее привозили на ломовом извозчике два мужика, воображая, что возвращают мне драгоценный клад. Когда же они видели, что я отношусь к их стараниям совершенно равнодушно, разочаровывались и уходили домой несолоно хлебавши. Я старался всячески заманить к себе в дом уличных мальчишек и обещал дать им полкроны, если они избавят меня от этой несносной корзины. Но такие предложения почему-то всегда пугали их; они убегали домой, рассказывали про это своим отцам и матерям, а те, в свою очередь, распространяли про меня всякие нелепые слухи, будто я задумал совершить преступление. Я хотел воспользоваться темной ночью и подкинуть ее кому-нибудь из соседей, но это легко было говорить, а трудно сделать с такой махиной, как моя корзина.

Укладывать в нее вещи всегда приходилось внизу, в передней, потому что ее нельзя было пронести ни по одной лестнице. Стояла она всегда у парадных дверей, которые, вследствие этого, отворялись только на шесть дюймов, чтобы пропустить людей. Невозможно припомнить, сколько людей разбило себе носы из-за этой несносной корзины. Хозяин дома, возвращаясь домой поздно ночью, наткнулся на нее, стукнулся головой о дверь и, воображая, что на него напали воры и разбойники, стал кричать «караул!» и звать на помощь полицию. На нее же всякий раз натыкалась горничная, возвращаясь из погреба с пивом. И так как всегда при этом на корзину проливалось пиво, то скоро все вещи в ней так им пропитались, что от них несло, как из пивной.

Как только дело касалось корзины, со всех сторон сыпались такие ругательства, что прямо самому становилось неловко. Носильщики и извозчики хватали ее с ожесточением и так ругались всю дорогу, что кровь останавливалась в жилах. Все хозяйки встречали меня сначала ласково и приветливо, но, как только я привозил с вокзала корзину, сразу переменялись в лице и становились злы и раздражительны. Не было ни одного человека, который бы хорошо отозвался о моей корзине; все ненавидели и ругали ее площадными словами. Сначала я опасался, что в один прекрасный день все враги ее вооружатся и сотрут ее с лица земли; но нет, она пережила и перенесла все пытки, колотушки и осталась цела и невредима, так что я пришел к заключению, что, по всей вероятности, мне придется быть в ней похороненным.