На сцене и за кулисами

Мое пребывание в Лондоне было не особенно удачно и мне лично не принесло никакой пользы. Зато дало моим товарищам возможность опять увидеть и насладиться моей игрой. Относительно последнего они мне ничего не говорили, но я сам знаю, что моя игра доставляла им большое эстетическое удовольствие. Мои товарищи очень осторожны в расточении похвал. Я не могу их обвинить в лести; они, наоборот, скорее склонны говорить неприятные вещи, чем приятные. Они народ очень честный и не станут скрывать своих мыслей, а откровенно, прямо в глаза, скажут, что обо мне думают. Я уважаю их за такую прямоту, хотя уважал бы их еще больше, если бы они иначе думали и говорили обо мне. Сомневаюсь, чтобы у кого-нибудь могли быть более добросовестные друзья. Я слышал от многих, что у них есть «восторженные и всем восхищающиеся друзья», «льстивые» и «снисходительные друзья», но никто никогда не говорил, что у него такие хорошие друзья, как у меня. Я часто думал о том, что охотно поменялся бы своими друзьями, если бы нашелся такой человек, который бы был недоволен своими; что касается моих, то я могу поручиться чем угодно, что они — воплощенная справедливость и откровенность. Они незаменимы для человека, который хочет знать свои недостатки; кроме того, каждый самонадеянный человек извлечет из их общества огромную пользу. Я тоже извлек ее.

Глава XVIII Мой последний дебют

Я покинул Лондон как раз в тот день, когда, ровно двенадцать месяцев тому назад, выезжал в первый раз в провинцию в полной уверенности, что составлю себе известность и артистическую карьеру. Я покидал его с большим багажом с ранним почтовым поездом, выходящим из Истона, а приехал назад, уже не будучи актером, с больными ногами, голодный, в одном только платье, которое было на мне.

Несколько дальнейших отрывков из моих писем достаточно свидетельствуют о последних месяцах моей артистической жизни. Во всех этих письмах проглядывает грустный тон, да и не удивительно, потому что я писал их в то время, когда переживал самое большое разочарованье и когда дела мои были страшно плохи, а при таких обстоятельствах все окружающее представляется человеку в самом тусклом, неприглядном свете.

Вот что я писал спустя три недели после Рождества Христова:

«…Дела идут хорошо, деньги платят аккуратно. Пока все время дают пантомиму, работы мало, издержки тоже невелики, потому что живем на одном месте. Вот начнем переезжать с места на место, тогда будет намного труднее. Как провинциальная публика любит пантомиму и как я ее ненавижу! Не могу сказать, чтобы я был высокого мнения о провинциальной публике. Им еще много надо учиться и просвещаться, пока они поймут, что такое настоящее искусство. Самые плоские остроты и балаганные шутки веселят и приводят их в восторг. Как жителям Биллинсгейта надо еще много поучиться, чтобы знать английский язык, так много пройдет времени, пока провинциальная публика станет что-нибудь смыслить в драматическом искусстве.

В субботу мне пришлось экспромтом играть роль нашего комика, потому что он был пьян в стельку. Вообще, очень жаль, что среди актеров так развито пьянство. Какой репутацией должны пользоваться артисты в глазах публики, если каждый день в театральном журнале им приходится читать следующие объявления: «Нужны только трезвые артисты», «Просят приходить только тех, которые могут не пить, хотя бы во время представления», «Людей, которые вечно пьяны, просят не приходить». Я знаю многих людей, которые нарочно напиваются перед тем, как надо выходить на сцену; очевидно, они делают это в том предположении, что в здравом уме не могут играть и что гораздо лучше сыграют при полном отсутствии его; Причиной этого отчасти бывают неверные и бестолковые слухи, которые существуют в театральном мире. Например, говорят, что такой-то великий актер только потому блестяще провел свою роль, что был пьян, и другой маленький актер, играя ту же роль, нарочно напивается, в полной уверенности, что это поможет ему точно так же хорошо сыграть эту роль.

Точно так же меня всегда возмущала привычка актеров сквернословить и браниться самыми отчаянными словами. Я помню, однажды мы решили платить в общую кассу по одному пенни за каждое бранное слово. Но через два часа мы должны были отменить это постановление, потому что ни у кого из нас в кармане не осталось ни одного пенни…»

Шесть недель спустя: