На суше и на море - 1961

— Сам я не прибавил ни одного слова. И слова, что он просил написать на могиле, его…

— Они существуют?

— Да, как и могила! Но она далеко отсюда. Она в джунглях. Почему вам показалось, что я рассказал выдуманную историю?..

— Меня смутили джунгли, должен вам сказать. Я даже могу вам признаться, что там, в лесу, меня охватил на мгновение, правда, только на мгновение, страх, липкий, противный, гнусный страх. Но я его прогнал…

У Тин-бо помолчал. Потом он встал и сказал:

— Прощайте, до завтра! Скажите вашим шефам, что заседание откладывается. Что я скажу вам: вы идете в зеленую тьму! Вы смело шагаете, но вы не знаете нас, как не знаете джунглей. Не надо идти по старым следам. Они часто приводят в никуда. Не повторяйте истории молодого человека из Сингапура, молодой человек из… не все ли равно откуда. Прощайте! Покойной ночи!

И он ушел, растворился в темноте этот маленький, похожий на металлического кузнечика человек с железными нервами, который вверг в смятение Отто Мюллера. Отто пошел к дому. Подходя к лестнице, он услышал голоса наверху. «Господи, старики еще тараторят, как старые бабы», — родилась в нем еретическая, мятежная мысль, но она не могла не родиться. Старики действительно говорили, сидя за столом, попивая виски с содовой и дымя сигарами так, что над террасой плавало лилово-сизое облако, в котором кипела и пропадала разноцветная мошкара, летевшая к зазывающему огню свечей, воткнутых в подсвечники, помнившие времена допотопной Виктории. Когда он подымался по лестнице, его окликнули:

— Это ты, Отто!

Он ответил и прошел в дальний угол террасы, где стояло такое удобное широкое бамбуковое кресло, что он не колеблясь погрузился в него и, что делал страшно редко, только когда на него находило смятение чувств, вынул из кармана трубку, набил ее крепко табаком и начал курить, как курят любители — бестолково, неритмично затягиваясь, покашливая и непрерывно зажигая ее, так как она все время гасла.

До него долетали теперь яснее, чем снизу, голоса двух стариков, лица которых он видел какими-то неестественными, дряблыми, сизыми и шершавыми. Их волосы казались приклеенными. Руки были красные, в синих жилах. Они просто купались в дыму. Голоса их звучали так ясно в спокойном воздухе, точно он сидел с ними за столом.

Теперь говорил Шренке:

— Ты никогда не был в пустыне, Генрих. Ты можешь себе представить черные скалы в белых, как сахар, песках и светло-желтые дали. Солнце не печет, оно бьет человека, как тяжелым, горячим мешком. Я вылез из бронеавтомобиля, чтобы сориентироваться. Зашел за песчаную дюну и осмотрелся. Тель-эль-Мампсра горела. Черный дым стлался по песку. Мне казалось, что временами я вижу даже бледные столбы пламени. Я взглянул в другую сторону. Черной подковой, словно намеченный пунктиром полукруг, шли танки. Это не могли быть наши. «Это англичане!» — закричал я и бросился за дюну; ты можешь представить мое состояние: мой бронеавтомобиль исчез.

Вокруг был раскаленный песок, дым горящей Тель-эль-Мампсры на горизонте и черные машины, которые приближались, как на экране. Только мгновение я стоял, как будто не верил происходящему. Потом я побежал. Никогда в жизни я не бегал по такому глубокому, тяжелому песку. Я падал, и могу тебе сознаться, дорогой, что было искушение кончить все одним выстрелом. Я падал, проваливался по колено и лежал, дыша как рыба, выброшенная на берег, и снова подымался и видел, как неумолимо, как страшно медленно приближаются танки. Я спотыкался, рот мой был полон песчаной пыли, в ушах гудело. Раз даже с тонким свистом над моей головой прошел снаряд, не знаю в кого нацеленный. Я даже не слышал его разрыва, так был возбужден. Сердце прыгало как бешеное. Я упал на песок и лежал. И вдруг услышал рокот мотора. Я бросился на этот рокот. Мне показался знакомым звук. И тут на меня пошел бронетранспортер. Я вынул пистолет, чтобы не сдаваться. В висках стучало. Как я бежал! Из бронетранспортера меня окликнул знакомый голос. Я опустил пистолет. Ко мне спрыгнул его дядя, этого Отто, — мой старый Ганс. Мы обнялись. «Ты герой!» — кричал он мне, показывая на пистолет. Он думал, я иду в атаку на английский бронетранспортер. Я не сказал ему в чем дело и только спросил: «Ты видел, как я бежал?» — «Нет, — сказал он, — тебя скрывала дюна. Ну, давай скорее. Надо отходить на Фука! Если Роммель жив, еще не все погибло». Да, у меня даже бывает род кошмара, когда мне снится, как я бегу, изнемогая, и песок все выше, и я все больше изнемогаю, и просыпаюсь весь в поту…

— Это сердце, это годы, — отвечал Хирт. — Ты хоть убежал, а я нет…

— Да, я знаю, — говорит тихо Шренке.