На суше и на море. 1962. Выпуск 3

Джим Олстон перевел рукоять машинного телеграфа на «Самый малый». Звонок послушно отрепетовал команду. Оставалось проверить, как «Гертруда» слушается руля.

Матрос у штурвала с напряженно-внимательным лицом перекатал руль вправо, потом влево. Делалось это сперва медленно, плавно, затем все быстрее, резче. Судно послушно выполняло команды. После получаса маневров Джим Олстон поставил «Гертруду» носом на волну и бросил рулевому:

— Так держать!

Он подошел к молчаливо наблюдавшему за ним Петру Андреевичу и протянул руку.

— Что ж!.. Мне остается поблагодарить вас и ваших людей за самоотверженную и умелую помощь.

— А мне… — Петр Андреевич ответил на рукопожатие и выпрямился. Но стоило ему взглянуть в открытое радушное лицо Джима Олстона, и он увидел, насколько неуместен сейчас официальный тон.

— Я рад, что познакомился с опытным изобретательным моряком, с отличным экипажем. Остается, с вашего разрешения…

— Не спешите, — остановил его Джим Олстон. — Вам предстоит нелегкая переправа. Дайте вашим людям отдохнуть. — Он перехватил устремленный на него пристальный взгляд собеседника и улыбнулся. — У вас такой вид, будто вы хотите что-то сказать и не решаетесь.

— Пожалуй, — согласился Петр Андреевич. — Не решаюсь.

— А вы смелее, — дружелюбно поощрил его Джим Олстон.

— Как можно ошибиться в человеке, — осторожно начал Петр Андреевич.

— Вы имеете в виду капитана? — В голосе Джима Олстона прозвучало недовольство.

— Нет. Я говорю о вас. Меня удивила ваша нерешительность, безучастность ко всему, что происходило с пароходом…

— Безучастность? — повторил Джим Олстон. — Это не совсем точно. Безучастность, равнодушие… не в моем характере. Волею обстоятельств я вынужден был держаться безучастно, пассивно. Вы удивлены? Понимаю вас. Но, думаю, что и вы меня поймете.

Он прошелся по рубке, затем отвел своих слушателей в сторону от рулевого и вахтенного штурмана и заговорил — тихо, медленно, будто отбирая из множества нахлынувших мыслей самое важное.

— Полгода назад меня уволили с работы. Ни одна компания не брала меня. За что? Будучи капитаном, я допустил у себя на судне забастовку. Не удивляйтесь. Мы многого не понимаем у вас. Но и вы неважно разбираетесь в том, что делается у нас. Напоминаю вам, что капитан на судне — полномочный представитель компании. Он обязан соблюдать ее интересы, как свои собственные, а иногда даже в ущерб своим личным. Меня взяли на «Гертруду», полагая, что я достаточно потрепан и укрощен. Да, так оно и было. Я пришел сюда с единственным желанием: ни во что не вмешиваться и ничем не интересоваться, кроме своих прямых служебных обязанностей. А получилось… — Он вздохнул и произнес другим тоном: — Интересно, какой аттестат даст мне «Меркурий»?

— А вы переходите к нам, в Советский Союз, — с юношеской непосредственностью предложил Морозов. — Сколько у нас работает…

Он перехватил вопросительный взгляд Петра Андреевича и осекся.

— В Советский Союз! — на суховатом лице Джима Олстона появилась мягкая отеческая улыбка. — Как бы вам объяснить мое положение?.. Представьте себе, что загорелся дом, где вы родились, выросли, живете с семьей много лет. Что вы станете делать?

— Стану… тушить пожар, — ответил Морозов, уже понимая, куда клонит собеседник.

— Тушить пожар, — повторил Джим Олстон. — А вы предлагаете мне, когда в моем родном доме горит, бросить все — родных, друзей — и укрыться под прочной крышей Советского Союза. Нет. Я буду тушить пожар в своем доме. Как? Не знаю. Но буду тушить. Возможно, я останусь без работы. Возможно, из старшего помощника превращусь во второго, а то и в третьего. Все возможно. Зато я отправлю фотокопии посмертного письма Ричарда О’Доновена в газеты. Пускай читатели заглянут в грязную кухню боссов.

— Но кто же его напечатает? — воскликнул Морозов. — Газеты принадлежат тоже боссам.

— Боссы есть разные, — возразил Джим Олстон. — Они грызутся между собой. И как еще грызутся. Судовладельцы на стену полезут, если такое письмо появится в газете. Зато страховые боссы… ухватятся за него. А они… зубасты. Очень зубасты!

Джим Олстон замолк — на него выжидательно смотрел вахтенный штурман. Капитан подошел к нему, и они склонились над картой.

— Сложный у них переплет, парень, — сказал Петр Андреевич Морозову. — Сразу не разберешься. Отложим-ка мы это дело до возвращения на «Тамань». А пока пройдем в радиорубку.

Петр Андреевич доложил по рации Степану Дмитриевичу о состоянии парохода и принятом решении оставить «Гертруду», получил в ответ «добро» и облегченно вздохнул. Но странно… Сейчас, когда он мог в любую минуту расстаться с чужой палубой, у него вдруг появилось тягостное ощущение, будто он забыл нечто очень важное, без чего нельзя сесть в шлюпку, вернуться на траулер. Петр Андреевич напрягал память, перебирая все, что делалось на пароходе. В трюме работы идут слаженно, четко. Руля пароход слушается отлично. В машинном отделении делать нечего. Еще покойный Ричард О’Доновен сказал, что машина — единственное, что действует на «Гертруде» безотказно. Даже негодяй боцман посажен. Но что же тогда забыто?