На суше и на море. 1962. Выпуск 3

На следующий день навстречу нам попался караван новых судов, их построили в Ленинграде и перегоняли на Енисей Северным путем. Матросы заинтересованно разглядывали суда и потом долго и придирчиво разбирали их. Там были и пассажирские, и грузовые суда, был даже ледокол…

На Енисее такие события нередки, и, возможно, я забыла бы об этих двух встречах, не случись третьей.

Примерно через месяц я попала в Подтесово — городок енисейских судоводителей. В подтесовском затоне суда обычно зимуют, сюда же они приходят на ремонт.

И вот у слипа я увидела два судна: новенький, нарядный небольшой теплоход и рядом старую колесную галошу. Между ними зажат был катерок, и рабочие, стоя на катере, снимали металлические золоченые буквы с борта старого парохода II прикрепляли на борт нового теплохода.

«Мария Уль», — прочла я на новом судне. — «янова» — еще было написано на старом. Вся команда старого парохода— и капитан, и штурман, и матросы — стояли на палубе молодого и смотрели, как рабочие переносят буквы…

Подходим к Дудинке. 23.30. Совсем светло. «Пишу, читаю без лампады». Холодно. Днем несколько раз начинался дождь.

Сейчас дождя нет, но над горизонтом залегли объемные темно-синие и сизые тучи, длинные, как «лежащие Демоны» Врубеля, они заломили руки, распустили волосы… Между тучами ярко рдеет заря. А купол неба — голубой, светлый…

На реке 5–6 баллов, прогноз: «ветер порывами до 8 баллов». Ширина Енисея здесь более пяти километров. Идем посередке. Берега низкие, и кажется, что это узкие острова, а за ними еще вода, такая же свинцовая, неуютная, тяжелая. Навстречу попадается много пароходов и барж. Вдали видны огни Дудинки. Там сойдет основная масса пассажиров. Сто двадцать пионеров поедут с нами дальше, на Диксон. Это в основном дети зимовщиков.

Небо меняется непрерывно, и так же меняется река, но все равно светло. Полярный день.

«У-ра ка-пи-та-ну!» — скандируют сошедшие в Дудинке пионеры. Капитан улыбается.

Дудинка — столица Таймырского округа. Дома на сваях из навеки потемневшего, намокшего дерева. Впрочем, это только приречный район, «Шанхай», какие нередко встречаются в старых городах. В центре Дудинки много новых домов. Здесь находятся советские и партийные организации округа, есть учебные заведения…

Но главное в Дудинке — это морские и речные причалы Норильского комбината.

Дудинка — это перевалочный пункт, это речная база Норильска, отстоящего на 120 километров отсюда. Большая часть пассажиров, сошедших с «Чкалова», устремилась в одном направлении — к вокзалу линии Дудинка — Норильск.

— Так хочется съездить поглядеть Норильск, — сказал ходивший с нами по городу Иннокентий Васильевич, — и все не удается. Стоянка — несколько часов, не обернуться, а поезд ходит раз в сутки.

А я уже твердо решила: на обратном пути попрощаюсь с «Чкаловым», много ли увидишь с борта теплохода? И никакие «куда?!» меня теперь не остановят!

— Хорошо было в лагере? — спрашиваю я того самого рыженького паренька, что починил дверную ручку в моей каюте. Он едет с нами дальше.

— Замечательно!

— Чем же ты озабочен?

— Не знаю, поспею ли к маме съездить до начала учебного года.

— А где твоя мама?

— С папой на зимовке. А я живу на Диксоне, в интернате. Прежде папа был метеорологом, а мама радистом, а теперь совмещение профессий — они оба и метеорологи, и радисты. Я прежде каждое лето с родителями проводил, помогал им: мастерил капканы, чинил снасти… Бывало, всю зиму об этом мечтаешь… А в это лето путевку в лагерь дали. Я по радио с папой говорил, в микрофон, и спрашиваю: ехать в лагерь или нет, а на другой день мне радиограмма…

Мальчик достает из нагрудного кармана лыжной курточки аккуратно сложенную бумажку и доверчиво протягивает мне. Там написано: «конечно поезжай отдохни получше повеселись у нас все хорошо целуем мамапапа». Мамапапа так и написано в одно слово.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я мальчика.

— Саня! Но все зовут Рыжик. И вы так зовите.

— Нет, зачем же!

— Я привык. Ведь я и вправду рыжий…

Рыжик вздыхает.

— А все же по маме соскучился… Может, какое судно пойдет в ту сторону…

…Удивительно меняется здесь погода: то шторм, то солнце. А нынче так похолодало, что все надели меховые куртки. То есть надели те, у кого они есть. А я — как и была — в габардиновом пальто и капроновом шарфике. Пока добежала от каюты до рубки, замерзла. Капитан поглядел и ушел. А вскоре вернулся с полушубком. Это, видимо, его полушубок, потому что мне он, как пальто, — ниже колен. Иннокентий Васильевич как увидел меня в полушубке, так и закатился смехом, а мне хорошо, тепло! Спасибо добрым людям!

…От пристани Караул Енисей раздается: сначала ширина его 8 километров, потом 18, потом 35 и вот уже 60! Это место называется Широкая Переправа. Но не думайте, что это устье, до устья еще далеко! Берега здесь пустынные — тундра, поросшая стелющимся кустарником: полярной ивой и карликовой березой. Редко-редко где видно селение: один-два домика или стайка островерхих ненецких чумов… Но вот уже берега едва видны…