НА СУШЕ И НА МОРЕ 1965

Мы давно сидели неподвижно. Ноги затекли. И когда бобры скрылись под водой, решили воспользоваться этим и первым делом несколько раз глубоко и шумно вздохнули, переменили положение ног, поправили накомарники, предварительно выгнав из них забравшихся комаров. Успели даже улыбнуться и подмигнуть друг другу, что должно было означать: «Смотри, брат, теперь в оба». Поговорить не успели. С сильным всплеском, с фонтаном брызг, как выпущенный из катапульты, взлетел бобр. Изогнувшись дугой, он шлепнулся в воду и шумно ударил хвостом. Так же стремительно из глубины речки вылетел второй. И началась невиданная и неизвестная до сего времени игра бобров. Она длилась не более пяти минут. Зверьки быстро носились друг за другом, молниеносно скрывались под водой, взлетали вверх столбиком. После нескольких прыжков начинали плавать по спирали и, достигнув центра, с силой ударяли хвостом по воде и ныряли, а через секунду-другую опять стремительно вылетали из глубины.

Раздвинув ветки елей, я выполз из скрадка, решив запечатлеть на пленку это редкое зрелище, но, как выяснилось потом, из моей попытки ничего не получилось. Бобры так увлеклись игрой, что не обращали внимания на берег, а мы, чтобы лучше видеть, сняли накомарники и даже отмахивались ветками от наседавших на лица бесчисленных полчищ комаров. Но ничего не замечали разыгравшиеся зверьки.

Вдруг один бобр куда-то отплыл. Оставшийся продолжал нырять, но уже без особого увлечения. От противоположного берега появилась мырь — мелкие частые волны. Немного левее мыри была искусственная нора, в которую утром мы пустили эту пару бобров. По всей вероятности, нора не понравилась им, и кто-то из них, самец или самка, начал рыть свою.

Когда и второй зверек, перестав играть, поплыл к норе, мы отползли в глубь прибрежной тайги и встали на ноги только тогда, когда были уверены, что бобры нас не увидят.

Последняя ночь в бобровом лагере. Все хлопоты, связанные с выпуском бобров, закончены. Товарищи стали задумчивыми и неразговорчивыми. Сказалось переутомление последних дней. Спать легли рано и уже не на плащи, как в прошлую ночь, а на мягкие, душистые ветви пихты.

Засыпая, слышал, как налетел ветерок, как зашумели вершины лесных великанов, как зашумела тайга, и в этом шуме мне послышался ласковый, родной привет матери-тайги когда-то отнятым, а теперь возвращенным детям.

Зимовье на Орендмкане

Дверь упорно не хотела открываться. Как будто кто-то держал ее изнутри.

После многокилометрового похода по тайге, по глубокому снегу на лыжах так хотелось отдохнуть. Поесть, попить чаю в этой маленькой таежной избушке, до которой добрался с таким большим трудом.

И вот изволь, кто-то или что-то не пускает. Вспомнился давно слышанный рассказ о том, как медведь вместо берлоги облюбовал охотничью избушку, решив переспать в ней длинную сибирскую зиму.

Подумалось и о том, что, может быть, старый охотник, поселившийся в этой избушке с осени, почувствовал себя плохо и, не успев выйти на свежий воздух, упал около двери и своим телом прижал ее.

Но что бы ни было, а дверь я отворить не мог.

Раздумывать долго было некогда. Я изрядно вспотел, и теперь меня начал пробирать крепкий морозец. Сделав безуспешную попытку рассмотреть что-либо через маленькое оконце-бойницу, решил уже изо всех сил навалиться на дверь, а если и на этот раз она не поддастся моим усилиям, тогда взять топор, с которым в таежных заходах никогда не расстаюсь.

Дверь чуточку приоткрылась. Прислушался. Тихо. Еще раз нажал — и дверь отворилась ровно настолько, чтобы я мог боком пролезть в избушку. Там было темно. Не сходя с места, чиркнул спичку. При слабом свете успел только разглядеть кучу чего-то лежащего у самой двери, на полу. Но это не было ни медведем, ни человеком.

Я шагнул. Под ногами что-то зашуршало. Обойдя кучу, добрался до нар. Хотел сесть и не мог. На нарах тоже лежало что-то.

Тогда я опять зажег спичку, вторую, третью. Сено, самое настоящее таежное сено было на полу и на нарах. Все стало понятным. Это сено накосили и принесли сюда не обычные косцы, а маленькие таежные зверьки-пищухи, или, как их еще называют, сеноставки.

Безобидные зверьки в серовато-охристой шубке, с большими полукруглыми ушками затратили так много труда, заготавливая его.

Срезанную острыми резцами траву они раскладывали на камни, уступы скал, сухие колодины. Работали весело, дружно, с мелодичными пересвистами. Трава подсыхала медленно. Зверьки старательно переворачивали ее — ворошили. И не раз, когда часть сена готова была к уборке, раздавался предостерегающий, тревожный свист. Он слышался с разных мест. Тревога! Приближается дождь. И тогда поднималась суматоха, но в сплошной авральной работе зверьки не мешали друг другу.

Схватив в рот пучки еще не просохшей травы, они стремительно бежали под камни, в глубокие расщелины скал, бежали туда, где можно было бы сохранить от дождя свой труд.