НА СУШЕ И НА МОРЕ 1965

С каждым днем становилось все теплее, в тайге давно подсохло. Большую часть времени соболиная семья проводила на земле, и малыши могли вдоволь порезвиться. Мать принимала участие в играх детей, вырабатывая у них звериную ловкость. Она отбегала от них на некоторое расстояние и внезапно ложилась. Соболята, возглавляемые всегда Белогрудым, гурьбой бросались к матери. Но в тот момент, когда они уже были готовы схватить ее зубами, она вдруг отпрыгивала в сторону. Соболята проносились мимо и, кувыркаясь, падали. Иногда соболиха, убегая от них, вдруг припадала к земле перед самым их носом, и соболята, не рассчитав своего движения, перекатывались через нее, сталкивались друг с другом. Вспыхивала драка, пускались в ход зубы. Но от этого никто не страдал: укусы были несерьезны, да и плотная шерсть предохраняла от них соболят. Другое дело, если зубы смыкались на губе или носу. Пострадавший невольно плаксиво пищал. Тогда вмешивалась мать. Виновнику она задавала трепку. И чаще всего опять-таки доставалось Белогрудому.

Вдоволь наигравшись, соболята вместе с матерью ложились на солнцепеке у огромного кедра и блаженно дремали, отдыхая. Лень было даже поднять лапу, чтобы почесать за ухом, отогнать комаров. Но мать была всегда начеку. При малейшем подозрительном шорохе она издавала свое «ях-ях» — сигнал тревоги. Малыши моментально вскакивали и опрометью бежали к гнезду, карабкались на дерево, а за ними спешила мать.

Однажды соболиха увела своих выкормышей далеко в полумрак тайги. Глухо шумел и скрипел лес, угрожающе качая своими вершинами. Это немного пугало Белогрудого, и он, как и остальные соболята, старался держаться поближе к матери. После нескольких таких прогулок Белогрудого стало неудержимо тянуть в заманчивую даль тайги. Все там возбуждало в нем интерес. Чем дальше от гнезда, тем чаще попадались следы других обитателей тайги. И соболенок постепенно убеждался, что каждый след имеет свой особенный запах.

Недалеко от гнезда протекала порожистая говорливая речка. Она так заманчиво сверкала, что Белогрудому захотелось пробежать по ней, покувыркаться, но вода и отпугивала его. Он приближался к берегу осторожно, вкрадчивой походкой и, втягивая ноздрями воздух, морщил нос. Стоило Белогрудому замочить лапки, как он тут же в страхе убежал прочь.

Соболята подрастали, и материнского молока им не стало хватать. У соболихи появились новые хлопоты. Она убегала далеко в лес, чтобы поохотиться в глухих зарослях. Соболята ждали ее с большим нетерпением. И когда она возвращалась домой с птицей в зубах, наступало настоящее торжество. Соболята с жадностью набрасывались на дичь, сладостно вонзая острые зубы в горячее, не успевшее остыть мясо, и с глухим урчанием, ощетинившись, рвали его на части.

Иногда мать приносила им полуживых мышей, и для соболят это было двойной радостью. Словно по молчаливому уговору, они не съедали сразу такую добычу, а по целым дням забавлялись с нею. Но самой забавной «живой игрушкой» оказался молодой бурундук, которого мать принесла здоровым и невредимым, если не считать ушибленную переднюю лапу. Бурундук, пожалуй, со временем мог бы и привыкнуть к обществу соболят, если бы не произошел трагический для него случай. Пушистые малыши однажды играли и боролись с буйным весельем, пытаясь отнять друг у друга засохший хвост карася. В пылу борьбы кто-то из них сперва толкнул, а потом схватил зубами бурундука, который, конечно, не мог принять участия в такой игре. До смерти перепугавшись, он попытался отбежать в сторону. Но тогда на него набросились другие соболята. Ловкие маленькие хищники, опьяненные игрой, тянули бурундука во все стороны, давили лапками и в завершение вырвали хвостик. Замученный бурундук не вынес жестокого натиска и упал, попытался поднять голову, засучил ногами. Вскоре его глаза остекленели и он сник. Словно поняв, что они натворили, соболята разбежались и виновато притихли.

Один

Соболиха-мать ревниво оберегала своих детенышей. Однако больше всех она заботилась о Белогрудом. Ему первому она разрешила спуститься на землю из гнезда и дольше, чем с другими, бродила с ним по лесу.

Только в начале сентября, когда соболенок достаточно окреп, мать внезапно покинула его. Остальных детенышей она незаметно увела с собой, чтобы каждому определить участок для охоты. Это случилось вечером, когда солнце посылало на землю свои последние лучи и из распадков на тайгу шкурой бурого медведя надвинулась ночь.

Оставшись в лесу один, Белогрудый несколько минут стоял совершенно неподвижно, словно вдруг превратился в продолговатый золотистый камень. Маленькие, широко поставленные глаза различали окружающее лишь на несколько прыжков. Дальше все исчезло в синих сумерках. Страх перед неизвестностью усиливался, когда ветерок доносил откуда-то незнакомый запах. Нет, это не был запах матери, он настораживал и пугал. Белогрудому казалось, что за каждым деревом притаился враг с когтистыми лапами.