НА СУШЕ И НА МОРЕ 1966

Я и вправду забыл нажать головку секундомера, хотя вода уже давно переливалась через край. Пришлось повторить опыт сначала.

Когда мы уже собрались уходить, я почему-то изо всей силы пнул корягу ногой. Она развалилась, рассыпалась над родничком. На мгновение струйка замутилась, но потом потекла такая же прозрачная, такая же веселая, как и прежде.

Два дня мы рыскали по родничкам. И жестяной бачок позвякивал у меня за спиной…

— Следующая Неболчи. Кто выходит в Неболчи? — это, проходя по вагону, громким шепотом будит пассажиров проводница.

Значит, уже Неболчи. Половина дороги позади. Нет, меньше половины. Как бы заснуть? Посчитать до тысячи, что ли? Нет, все это бесполезно. Проводница только смешала мои мысли. На чем я остановился?

Ага! Вот мы уже плывем на лодке. Это легче, чем ходить пешком. Правда, речка еще не речка. Русло заросло то цепким хвощом, то густым-прегустым тростником. Не больно-то большое счастье продираться сквозь такие заросли. Тем более что ты не на рыбной ловле, а на работе. А то высокий камыш с острыми, как сабли, листьями обступал нас плотным частоколом. И тогда я упирался багром в жидкий илистый грунт и рывком отталкивал лодку. Стебли скреблись, шаркали о шершавое дно понтона. И от этого в ушах у меня постоянно шумело.

Иногда мы выбирались из камышей в небольшие плесы. По их лакированной поверхности плавали зеленые листья лилий, а над ними, словно торшеры, торчали на длинных ножках еще не распустившиеся тяжелые бутоны. Особенно хорошо в этих местах в сумерки. Оранжевый обруч стягивает горизонт, белесая луна вырисовывается на постепенно темнеющем небе, а на воде причудливо переливаются все цвета радуги.

Через несколько дней мы сплавлялись уже по-другому. Ни камыш, ни хвощ не мешали нам. Кобожа раздалась. Берега пошли песчаные, крутые. Мы плыли по опрокинутым в черную воду отражениям сосен. Сосны тянулись по обоим берегам. На середине реки кроны их переплетались, и мы неслышно скользили по темно-зеленым ветвям, желтым стволам и голубым прогалинам неба, которое проглядывало сквозь деревья.

Река петляла, будто играла с нами. За каждым поворотом появлялось что-нибудь новое, неожиданное. То белая-белая, усыпанная хлопьями ромашек поляна прислонялась к самой воде. То кряжистая старая береза с морщинистой корой забредала в речку по самую щиколотку, а ветер трепал ее зеленые космы. А то вдруг за поворотом прямо на нас съезжали вдоль серой наклонной дороги серые избы с крестами телевизионных антенн на длинных шестах. На четвертый или пятый день нашего плавания Кобожа как-то неестественно разлилась. И к полудню мы уперлись в игрушечную плотину. Эта плотина осталась еще с тех времен, когда колхозы строили собственные электростанции. Плотины тогда делали щитовыми: загоняли поперек русла столбы, а потом в пазы, выдолбленные в них, вставляли деревянные щиты.

Мы замерили перепад уровней: всего полтора метра.

— Будем перетаскивать по бережку, да? — спросила Таня у Степана Иваныча.

Тот посмотрел на меня, и два озорных чертика заплясали в его зрачках.

— А не махнуть ли нам, Бучков, через плотину, а?

— Степа-ан, — осуждающе протянула Таня.

Я ничего не понял.

— Поднимем один щит — и как с трамплина, — пояснил Степан Иваныч.

— Ну, Степа-ан…

Я, конечно, был не за то, чтобы перетаскивать вещи на своем горбу.

Таня ругала нас, а мы втроем — я, Степан Иваныч и дежуривший на станции электрик — вытащили один щит и еще постояли, полюбовались на вдруг захлобыставший и зашумевший водопад. Пласт воды перегибался и падал куда-то вниз. И уже там, внизу, дробился на мелкие осколки. Мне стало немного не по себе.

А Степан Иваныч уже спускался к лодке. Я кинулся его догонять. Таню мы оставили на берегу.

Степан Иваныч сел сзади, я— на весла. Мы выбрались на середину. Нацелились в дыру, зиявшую в плотине.

— Главное, точно и с разгону, — сказал Степан Иваныч.

— Ясно.

— Ну, давай.

Я налег на весла. Лодка медленно двинулась вперед.

— Загребай справа! — командовал Степан Иваныч.

Я загребал.

— Слева!

Я загребал.

— Еще слева!

И вдруг нас потянуло в отверстие. Степан Иваныч кричал что-то. Но лодка точно взбесилась и уже не слушалась меня.

Я увидел небо, Таню на берегу.

Вопль Степана Иваныча:

— Суши весла!

Стремительная лавина накрывает меня с головой. Я захлебываюсь. Вокруг вода. «Выплыть! Во что бы то ни стало выплыть!» Отталкиваюсь руками и ногами. «Выплыть!» Веки у меня сомкнуты. Боюсь разжать их. А когда все-таки открываю глаза, оказывается, что я уже на поверхности. Лихорадочно шлепаю по воде ладонями и бутсами. Одежда отяжелела и тащит вниз. А плотина уже далеко позади.

И тут слышу голос Степана Иваныча:

— Ты чего это, Бучков?

Он подплывает ко мне на лодке. Мокрые волосы липнут ко лбу.

— Ты чего? Испугался, что ли?