НА СУШЕ И НА МОРЕ 1966

— Раньше, лет пятьдесят назад, ханты говорили, что щук и окуня полно было, а как озеро зарастать стало, они перевелись. Сейчас остался карась, изредка линь и сорога попадались. — Василий разбросал первую сетку по вешалам. — Пока я тут их разберу, ты сходи погляди лодку.

Спускаюсь к озеру. Вода мутная, похожа на молочную сыворотку. В ней различаешь множество озерного планктона. Побродив по зыбучему берегу, нахожу за кустами ивы старую лодку, залитую водой. Отчерпываю, долго вожусь, затыкая конопатку, и подвожу лодку к сходням. Здесь все обветшало. Сходни поросли мхом, настил на болоте сгнил, изба почернела. Озеро и то кажется стариком, обросшим, как бородой, косматым рямом и камышом. У самых сходней с плеском выскакивает из воды здоровенный карась. Рядом бьет другой.

— Ну, как лодка?

— Кажется, можно плыть.

— Попробуем, — Василий расстилает на дне лодки плащ и аккуратно укладывает сетки.

— Собаки где?

— В избушку запер, а то разорят утиные гнезда.

Часа два плаваем по озеру, выставляя редкие сетки и измеряя дно водоема. Местами встречаются глубокие ямы с твердым дном, а рядом гряды ила — батки, в которые легко уходит пятиметровый шест. Наконец выставлена последняя ловушка. Уварович облегченно разваливается на носу, придирчиво осматривая ровную цепочку берестяных поплавков.

Озеро не шелохнется, только изредка его свинцовую гладь морщат всплески рыбы. За камышовой грядой тревожно кричит лебедь, с противоположного берега ему вторит другой.

— Ишь разволновались! О гнездах беспокоятся, — усмехается Василий, — не бойтесь, не тронем… Мало на Карасьем сору лебедей, всего три семьи, — грустно говорит он. — А ведь недавно, всего лет пять назад, я здесь двенадцать насчитывал.

Уже вечереет, солнца по-прежнему не видно. Сидим молча минут пятнадцать.

— Пока нет дождя, поплывем, однако, да поудим, — неожиданно предлагает мой товарищ.

Отплыв с километр, останавливаемся в закрытой камышами бухте. Забросив удочки, сидим и ждем. Проходит, быть может, с полчаса.

— Поздно уж, не будет клева, — вздыхает Уварович.

И тут же мой поплавок начинает как-то странно дрожать, затем медленно, с неохотой тонет. Вскочив на ноги, я подсекаю и сразу же чувствую сильные рывки тяжелой рыбы. Даю ей сделать несколько кругов, потом осторожно волоку к лодке. Огромный золотой линь, похожий на поднос, лениво раскрывает маленький рот. Василий ловко подцепляет его и вываливает в лодку.

— Ничего не скажешь, хорош! — Он с любовью поворачивает рыбину и отцепляет крючок.

— У тебя поплавок утонул, — шепчу я.

Короткая схватка — и второй такой же линь смачно чавкает в лодке. Клев начался. За час с небольшим мы вытащили еще трех линей и десяток крупных, весом около килограмма, сорог[12]. Вскоре начавшийся мелкий дождик загнал нас в зимовье…

В избушке сухо и уютно. Широкие нары застланы выделанными оленьими шкурами. В углу глинобитный чувал, на полках много всякой посуды. К нашему радостному удивлению, в помещении нет комаров — словом, полный комфорт. На столе мигает коптилка, а по крыше избушки монотонно барабанит дождь. Сварена ароматная уха. Василий вынул из котла жирные куски линей и разложил их на бересте.

— Ну, начинаем! — Он достает из кармана рюкзака баночку с черным перцем и густо посыпает дымящиеся аппетитным парком куски. — Завтра, как сети высмотрим, я тебя на кормовую янгу свожу. Хорошо бы жаркий день был, насмотрелись бы на оленей-то.

— Далеко она?

— Да нет, от того озера километра два, не более. — Он ровным голосом рассказывает о своих охотах, и, слушая его, я незаметно засыпаю…

Утром все вокруг заливают ослепительные лучи солнца. Бор ликует. Ночной дождь влил силу и радость во все живое. Трели зябликов, посвисты иволги и мелодичные переклички пеночек слились в хвалебный гимн солнцу и жизни.

— Янг, янг, углы-ко, янг, янг, — звенит лебединый крик.

В нем уже не слышно вчерашней тоски, он полон счастья, силы и задора. В птичьи песни неожиданно вливается барабанная дробь дятла. Не выдержал и пестрый отшельник, вспомнил весну.

После завтрака, заперев в избушке лаек, плывем смотреть сети. Первая стоит у камышового мыса. Поплавки ныряют.

Уварович выдергивает кол и отвязывает тетиву. Сеть вырывается из рук. Карась, два, три, линь, еще линь, опять карась… Я сбиваюсь со счета. В каждом выбранном метре сетки пять-шесть пузатых золотых рыбин. Одна сетка дает улов чуть не в центнер.

Азарт рыболова сменяется горьким сожалением. Куда деть эту копошащуюся и чмокающую груду золотых рыб?.. А впереди стоят еще три такие сетки… Возвращаемся удрученные. Старая лодка с трудом вместила ночной улов. Молчим, искоса поглядывая друг на друга. Первым не выдерживает Уварович.

— Да, задал нам задачку Карасий сор.

— Может, некоторых отпустим?

— И то, парень, верно, — оживляется Василий, — давай греби скорее.

Я напрягаю все силы. Причалив у сходней, поспешно перебираем сети, осторожно выпутываем рыбин и отпускаем в родное озеро. Часа три занял утомительный труд, но все же осталась изрядная куча уснувших карасей.