НА СУШЕ И НА МОРЕ 1966

Мы молча разглядывали мертвое жилище. Бревна, сухие, как телеграфные столбы, были вдвое толще росших поблизости лиственниц. Просто удивительно, откуда притащили сюда такие стволища.

— Эх и жаль, ни души… — разочарованно протянул Костя.

Он вытащил кисет и закурил трубочку. Пустая хижина его мало интересовала. Меня, наоборот, влекли молчаливые избушки Севера. Нередко они хранят память о таинственных полярных трагедиях.

Дверь так обросла мхом, что мы втроем едва отворили ее. Петли из сыромяти истлели, и дверь осталась у нас в руках.

— Совсем не помнила, когда люди в дом ходила… — кивнул Илья на замшелый порог.

Полутемная горенка оказалась небольшой — метра три на четыре. Светилось небольшое окошко без рам. Видно, сюда вставляли зимой лед вместо стекол. В бревенчатых стенах прорубили квадратные бойницы на высоте человеческого роста. Хижину, несомненно, приспосабливали к длительной осаде.

В левом углу чернел полуразвалившийся камелек, сложенный из прокопченных сланцевых плит. Зимой открытый очаг освещал и обогревал жилище. Теперь в обрушившийся дымоход просвечивало небо.

Вдоль стены в самом теплом месте избушки помещались широкие нары, сгнившие доски осели под грудой истлевшего тряпья.

Я принялся ворошить эту кучу. Илья разгребал мусор в углу. Костя, посасывая трубку, насмешливо процедил:

— Ну чего ищешь? Ясно: охотник тут жил, наколотил оленей и уплыл обратно на Колыму.

Перебирая тряпье, я нащупал вдруг какой-то длинный и твердый предмет. Пыль от трухи поднималась столбом. Чихнув, я вытащил здоровенную кость, совершенно бурого цвета.

— Ого! — Костя поспешно затушил трубку. Он окончил ветеринарный институт, довольно хорошо разбирался и в анатомии человека. — Большая берцовая! Вот так костища, а ну-ка встань.

Он примерил кость к моей ноге.

— Ух и детина! Ростом был метра два. И много шире тебя, посмотри, какая толстенная.

Двухметровый обитатель хижины обладал, видно, недюжинной силой.

— Это он сломал, — кивнул Костя на тяжелую скамью, переломленную надвое, точно спичка. Слом был давний…

В углу хмыкнул Илья. Он сидел на корточках, с интересом рассматривая какой-то ржавый предмет странной формы, похожий на вилку.

— Как попадала сюда очень старый стрела, — качал он вихрастой головой.

Раздвоенный ржавый наконечник походил на жало змеи и был туго прикручен к обломанному древку пыльной лентой бересты. Таких стрел мне не приходилось встречать ни в одном музее.

— Где ты видел такие стрелы?

— Дедушка говорила: давние юкагирские люди ленного гуся била.

— Старикан прав… — вмещался Костя, — слыхивал я, в тундре и чукчи били ленных гусей вильчатыми копьями еще совсем недавно, до революции, — берегли дробь. Говорю же, промышленник в избушке жил, на Колыму только не вернулся.

Ламут покачал головой:

— Чукча берестой вилку не вязала, очень старый стрела…

Мы принялись опять ворошить тряпье и нашли два ребра, разбитую теменную кость, кусок полуистлевшего алого сукна, подбитого темным мехом.

Илья долго рассматривал находку, щупал расползающееся сукно, нюхал мех; думал о чем-то, кряхтел, пощипывал редкие волоски на безбородом лице.

— Однако, давно такой зверь помирала, соболь это.

— Соболь?! — Костя не смог удержать восклицания.

— Послушай, старина, это очень важно… Почему думаешь, что соболь?

— Сам щупала такой шкурка, бабушка совсем старый душегрейка показывал, рукава соболем подбита, ей родной бабушка дарила.

— Бабушка твоей бабушки?! Сколько же лет собольей душегрейке?! — удивился Костя.

Ламут долго считал на пальцах.

— Ламуты еще за Колымой кочевала, сюда не приходила, полтора, два сто лет…

— Странно, старик считает точно, — задумчиво проговорил Костя, — соболя выбили на Колыме двести лет назад.

А триста лет назад соболь был золотым руном Сибири, главной доходной статьей государевой казны, золотым эталоном торговли. В поисках новых соболиных угодий казаки и промышленники открывали в XVII веке одну за другой великие реки Сибири. За шестьдесят лет российские аргонавты прошли от Урала до берегов Тихого океана…

Обитатель хижины носил одежду из алого сукна, подбитую соболем. В этих местах это мог быть только старинный казацкий кафтан.

— Неужели мы нашли хижину с останками сибирского землепроходца?!

— Ну, Вадим, ты уж хватил… Может быть, тут и жил казак, но занимался он промыслом. Нашли мы с тобой, брат, избушку колымского зверолова.

— Звероловы, Костя, носили сермягу…

— А-ей-и! — подскочил в своем углу Илья.

Теперь он держал довольно странный предмет, похожий на маленькую булаву. На тонкое древко был насажен грушевидный костяной набалдашник величиной с луковицу. Я протер его рукавом. На пожелтевшей кости выступили глубокие борозды кольцевого орнамента. Набалдашник вырезали из мамонтовой кости, прочно насадили на древко и прикрутили ленточкой бересты таким же манером, как и двурогий наконечник стрелы.

Костя дивился, прикидывая, для чего все же служила такая штуковина.

— Еще пуще старинный стрела… — пробормотал ламут. — Томара прежде звали. Нюча на Колыму привезла. Такой тупой стрела соболь убивала, мех не портила, казну целый шкурка давала.

— Нюча? Кто это?