Гармонь всхлипнула, фыркнула брызгами. Пестерев прошелся вниз-вверх по ладам. Густые, тяжелые звуки полились быстрей и быстрей. Звуковая лавина ударяла по барабанным перепонкам, оглушала, слепила.
Резко, с шумным выдохом сомкнулась гармонь. Капитан и Пестерев двинулись к выходу.
Рублев положил руки на плечи Амелькота и Дабанова, стиснул зубы. Он понимал, что капитан и матрос сознательно шли на подвиг, жертвовали собой, чтобы спасти их, остающихся в кубрике. Спасти в любом случае. Если достигнут берега и приведут помощь и даже если погибнут, то отсрочат момент гибели оставшихся, отказавшись от своих долей воздуха.
Первым нырнул капитан. Все затаили дыхание. Слушали. Но ничего, кроме неясного клокотания, не было слышно.
— Ну пока! — сказал Пестерев. Раздался сильный всплеск воды. И снова в кубрике стало тихо.
— Пить, — чуть слышно шептал пересохшими губами Амелькот.
Глава 8
В Пахачах «Боевого» ждали с часу на час. Все знали от Милки Кочан, что продуктов команда взяла только на сутки.
Милка, засунув руки в карманы модного плаща, направилась в кино. За ней пристроилась пятерка морячков. Ребята, широко улыбаясь, шагали точно в ногу за Милкой: огромные, с завернутыми по-мушкетерски голенищами сапоги ступали след в след каблучкам-шпилькам. Вдогонку им несся смех, поощрительные возгласы:
— Ишь, черти, пришвартовались! Да вы смелей! Успевайте, пока ее усатый в море.
Милка как будто ничего не замечала. Подняв голову со взбитой, отливающей медью прической, она свернула к клубу. На волейбольной площадке пасовалось несколько парней.
— А ну-ка, Мила, дай!
Девушка, неожиданно легко для своей крупной фигуры, подпрыгнула и, развернувшись, резко, сверху вниз, послала мяч в шествовавших сзади поклонников. Один из парней схватился за голову.
— Крепко срезала! — криво улыбнулся пострадавший, вытирая кепкой вымазанный лоб.
— Говори уж прямо: врезала, — хохотали товарищи неудачника.
— Остальное Витька добавит, — пообещала Милка.
Киномеханик уже подкатил ко входу в клуб бочонок и поставил на него кассу — две пустые консервные банки. В одной лежала пачка билетов, вторая — для денег. Каждый подходил, отрывал сам билет и оставлял деньги.
Клуб был переполнен. Из-за шторма в устье Пахачи собрался чуть ли не весь флот. На сейнерах оставались только вахтенные.
Милка, кося глазами, все ждала, что в лагуне появится вымпел «Боевого». Даже загадывала: «Вот досчитаю до десяти и раздастся сирена». Но вместо сирены услышала звон колокольчика.
На склоне сопки Ильписхунай, полого спускавшейся к косе, показалась собачья упряжка.
— Бабушка Рукхап! — Милка шагнула навстречу.
— Амто! Торово! — улыбалась старушка.
— Здравствуйте, чичине! А Амелькота нет, «Боевой» еще не вернулся.
— И-и, пусть. Я буду кино смотреть. — Старая корячка, воткнув в песок остол, стала ловко отстегивать у собак алыки.
Псы, пять пар, сразу же улеглись и высунули языки: умаялись тянуть нарты по мокрой траве. Это не то, что по снегу. Только одна сучка с бельмом на левом глазу крутилась возле хозяйки.
— Хо-ох! Совиная голова! — прикрикнула на нее Рукхап, И пояснила: — Стара уж, как я стара, а дома не остается. Стыдно ей без работы. Это тунгутумам отдашь, — подала старушка Милке кожаную торбу. — Гос-тин-цы, — выговорила она трудное слово и рассмеялась.
Рукхап, мать Амелькота, жила на стойбище, но каждую субботу приезжала в Пахачи проведать сына, привозила из тундры то туесок морошки, то вареных оленьих языков, то связку свежей юколы из лосося.
— Я схожу на рацию, чичине, — сказала Милка. — Сейчас начнется связь. Узнаю о наших.
— И-на-на! Возьми меня с собой, — попросила Рукхап и, не дожидаясь ответа, подоткнула малицу, засеменила вслед.
Радистка принимала сводки.
— С «Боевого» есть что? — спросила Милка, положив на стол перед радисткой горсть конфет «Золотой ключик».
— Вот, — подала та кипу телеграмм.
Милка пробежала глазами строчки:
— Так это вчерашние, — Милка перекидывала, не дочитывая радиограммы, и вдруг рука ее дрогнула.
прочитала девушка вслух, повторила про себя, пытаясь осмыслить прочитанное.
— Вот еще с судов. — Радистка, отправив в рот конфетку, протянула три свежие радиограммы.