На суше и на море - 1968

Словно в благодарность за невидимые цветы, она рассказывает мне, как школьницы идут в биологию. Они приходят с классом на экскурсию в зоопарк, и там, узнав, что есть кружок юных биологов, все восторженные девочки, конечно, записываются. А потом через полгода от всего класса остается одна. И эта одна оказалась Логинова. И вот она ухаживает за животными, входит в клетку к лисицам, строго смотрит на окружающих, представляя себя ученой.

А потом биофак, и все предметы увлекают, и это мучительно. Мама думает: «У дочки несчастная любовь», а дочь всего лишь терзается, на какую кафедру ей идти. И затем встреча с Белым морем, после которой впору бросать избранную сухопутную кафедру, лишь бы не разлучаться с морем.

Скоро покрасят и спустят на воду подарок моряков — мотобот «Научный». И Логинова рассказывает, что она прошлым летом была рулевым, когда в море приключилась романтическая беда: туман, не видно маяка, шторм. Большой бот, тридцать две тонны водоизмещением, захлестывает до мачт. Перцов командует, Логинова повторяет команды. Вдруг — гудки со всех сторон. В тумане звук носится по орбите вокруг предмета. И самоходная баржа, жуткая, как Летучий голландец, подняла нос перед самым ботом, ухнулась в ямину под собой, потом отвалила вбок и исчезла, а недели две спустя после этого всполошенными чайками замелькали над головой Перцова телеграммы родителей: почему их дети уходят далеко в море.

О милые родители, таков путь биолога в век нейлона! Да и в век золотого руна вашим детям было не слаще. Если вспомнить, то первый опыт на животных поставили аргонавты: ведь они пустили голубя промеж страшных скал Симплегады. А после голубя не преминули полезть туда сами!

Кирпич. Кирпич. Кирпич. Девушка рассказывает о себе.

Голос Тран Бая:

— Жизнь — жить. Борьба — бороться. Плавание — плыть. А кирпич? — Кирпичить?..

4

Ночь, как березовая кора под солнцем, слепит своим светом. Вертишься, отворачиваешься к стене, пока не уснешь.

Приснился безбородый Фауст в красном свитере. Вылез он из трактора и заговорил:

Как звон лопат ласкает ухо мне!
Здесь весь народ мой замысл исполняет:
Кладет предел морской волне,
С самой собою землю примиряет…

Фауст был похож на Перцова.

И тогда из кузова грузовика поднялась недобрая фигура Мефистофеля. Я разглядел его черты: как лук изогнутые в сатанинской усмешке губы и стреловидный конец саркастического носа, легший в тетиву носогубных складок.

А смысл науки очень прост!

(Мефистофель закашлялся от смеха)

Вот общая ее идея:
Все в мире изучив до звезд,
Все за борт выбросить позднее.

— Эго давно устаревшая точка зрения, — ответил я ему во сне. — Бог уж, действительно, другой век! — И проснулся.

Как хорошо не спать белой ночью! Я прошел по коридору общежития. На двери надпись: «Здесь дипломники. Не будить!» Я уверен, что там, за дверью, никого нет: все в море, как Логинова, или в лаборатории, несмотря на ворчание директора.

На соседней двери пришпилен рисунок: лягушка в маске и о аквалангом. Над ней пояснение: «Frogmen».

Здесь спят аквалангисты, приглашенные директором из спортклуба. Я знаю, что у них вся комната пестрит пейзажами, шаржами друг на друга и подписями типа: «Если тебя комар укусил, плесни на него фталатдиметил». Спят сном праведников: рано вставать. Разве только строгий их капитан непослушными губами попробует пробормотать во сне изобретенное им ругательство?

— Стронгилоцентротус дребахиензис! — так по-латыни называется морской еж.

Я шагаю туда, где деревянная подкова городка, изогнутая по берегу Порчевой губы, кончается, уткнувшись в высокую ферму ветродвигателя, похожего на ромашку с длинным стеблем. Дальше — нетронутый, дичающий полуостровок с «бараньими лбами», соснами и березками до самой воды. Он вдвинулся в море, как нос судна, и там, на носу, вбит деревянный крест.

Говорят, здесь кто-то когда-то спасся от бури, потому и назвал это место святым и оставил знак. Но как этому поверить, если никто не знает истории даже вон той шутливой надписи на сером валуне, что возвышается над водой?

Стенка валуна, обращенная к берегу, гладкая, как плита. И на ней озорно, четко белеют буквы;

ЛЮБЛЮ ТЕБЯ,

НЕГРАМОТНАЯ

Перцов негодует: «У самого входа в научный городок — и такое признание!» Но мне это признание нравится, жаль, что Перцов грозится его стереть. Впрочем, эту надпись я видел еще прошлым летом, когда приезжал сюда на неделю, чтобы наладить осциллограф студентам.

И мысли уходят в сторону. Я думаю, какие практикумы надо мне пройти на Белом море: зоологический, эмбриологический, физиологический… Все в одно лето. Но возможности здесь большие. Недаром, кто попадает сюда, считается счастливчиком.

Здесь я задумался, словно заснул. Очнулся, только услышав, как бьет в рельсу дежурный.

И теперь я сижу в лабораторной комнате вместе с ребятами и девчатами, слушаю профессора Зенкевича.