На суше и на море - 1978

Петя Томсон сел писать очередное письмо жене. Надеется отправить его с оказией, со встречным судном. Тарасевич открепил прикнопленный к переборке самодельный календарь, чертит новый, большой. А мне что же делать? Хорошо Филину, не надо думать, куда девать время, работает за двоих: за техника-гидрографа и за матроса, по шестнадцати часов в сутки.

Тут вошел Чудаков, начальник отряда.

— Сейчас будем брать пробу грунта. Ты мне поможешь.

Дело это нехитрое. Бросили грунтовую трубку, лебедкой вытащили на палубу, отвернули наконечник — и вот он, донный грунт, тот, что исправно отражает ультразвуковые волны наших эхолотов.

На камбузе после чая осталось немного кипятку. Помылся. Нашел боцмана, поменял сапоги — давно собирался это сделать. С полчаса почитал. За этим занятием меня застала Роза Пименовна, повар. Вежливо попросила покрутить мясорубку. Крутил, пока не наготовили фарша на всю гвардию. Взглянул на часы — до вахты двадцать минут.

…Когда сменялся с вахты, проходили мимо острова, на скалах которого гомонил птичий базар. Но смотреть не хотелось — устал. Лег, но никак не мог отогнать однообразных, монотонных мыслей, картин. Перед глазами нескончаемо, медленно ползла эхограмма. Лежал и думал о том, что через восемь часов опять подниматься в рубку. И завтра будет то же, и послезавтра, каждый день, без выходных…

Но старые моряки возмущаются: избаловались, давай им отгулы за сверхурочную работу, каждый год отпуска… Мы-де в свое время не видели и десятой доли того, что нынешним представляется само собой разумеющимся…

Их можно понять. Старый «марсофлотец», моряк-парусник Дмитрий Афанасьевич Лухманов рассказывает, какие были порядки у хозяев судоходных компаний. Сменившись с «собаки», самой тяжелой вахты, от полуночи до четырех утра, матрос спал до половины восьмого. После побудки, завтрака заступал на вахту. Если не стоял на руле или вперёдсмотрящим, заставляли чинить такелаж, что-нибудь скоблить, красить. С полудня до шестнадцати часов распоряжался сам своим временем. Затем до восемнадцати стоял полувахту и в двадцать заступал на «детскую» вахту, более или менее спокойную, неутомительную: спать пока не хочется, большая часть судовых работ сделана за день. После полуночи — сон до четырех без четверти. С последним ударом восьмой склянки — снова на палубу: приготовление к утренней уборке, работа на камбузе, мытье палубы, чистка меди. С восьми до половины двенадцатого — сон, потом — вахта, отдых, полувахта, сон до полуночи, и все сначала.

Удивительно ли, что, дорвавшись до берега, моряки старались погулять как следует, взять свое за долгие месяцы. А сколько матросов срывалось в шторм с реи, погибали от цинги, тропических болезней!

Так было когда-то. Сегодня на судне спортзалы, плавательные бассейны, библиотеки, читальни… Но все же море есть море.

…Вначале было приятно: покачивало плавно, равномерно, будто лежал не в кубрике, на койке, а в колыбели. Но повернули — и бортовая качка (врачи утверждают, что бортовая переносится легче) сменилась килевой. Тошнота все усиливалась.

Надо встать, пока не поздно. Полежишь еще десять — пятнадцать минут — и не найдешь сил подняться. Это — недуг, болезнь. Но вахты сменяются своим чередом, лишних людей на судне нет, замены не предусмотрены.

В таких случаях нужно как можно больше, через силу есть. И терпеть. Ни в коем случае не поддаваться слабости…

На мостике качка была еще сильнее. Старпом Лапшов обеими руками держался за поручень. Рулевой Филин лежал на штурвале, раскинув руки, ворочал его всем телом.

— На румбе? — спросил Лапшов.

Филин обернулся. Лицо его было, как снятое молоко, прозрачное, голубое.

— Восемьдесят три, — сказал он прерывисто, с дрожью в голосе. И вдруг поспешно сдернул шапку и ткнулся в нее лицом. С минуту плечи его судорожно вздрагивали. Наконец, выпрямившись, вздохнул. Выбрав момент, когда палуба выровнялась, прыгнул в сторону, толкнул дверь — и шапка полетела за борт, в мутную, серую, пенистую круговерть воздуха и воды.

…Все бы ничего — вытерпеть, вынести это можно. Но ведь не знаешь, как долго терпеть, когда это кончится: сегодня, завтра, через неделю…

Позднее, когда навигация подходила к концу, когда «Фарватер» забирал с островов зимовщиков, я видел, как плакал в кают-компании здоровенный детина баскетбольного роста. А было всего шесть баллов волнения.

Спустившись в салон, рассказал Тарасевичу про Филина, предложил:

— Может, заменить его? Тарасевич махнул рукой:

— Ничего. Адмирал Нельсон тоже травил. В перчатки. Вестовой держал для него целый ящик перчаток. А Серега — боец испытанный, выдержит.

5

Утром начальник отряда объявил, что я вместе с инженерами Лабаскиным и Томсоном, техниками Скобловым и Тарасевичем буду работать на «Седове». Ледокол идет из Певека, при встрече нас возьмет. А пока можно на законных основаниях день-другой отдыхать. Но, подумав, начальник прибавил:

— По одной вахте в сутки, пожалуй, и вы можете отстоять, не переломитесь. Кроме того, возьмете на себя метеорологические наблюдения.