На суше и на море - 1983

— Дело в том, что среди обугленных костей сохранился протез. Заграничный. Так что все сходится и здесь. И про генерала нашего и про профессора тоже похоже, — как бы вслух думал Спартак. — Ну тридцать три богатыря — это для красного словца…

— А сам генерал Хренов не придет сюда? — забеспокоился Остап.

— Да ты что? Он же в дивизии остался. Ему внеочередной не положен!

— Нет, почему же, — возразил я. — Генерал-полковник Хренов вполне может прийти. Он ко мне заходит. Соседи. Рассказывал и о своем однофамильце молодом.

— Вот почему у вас все так правдиво, — заключил Спартак.

— А вот и неправда! Поймал я его, поймал фантаста! — закричал Остап. — Как там у вас сказано? «Припадая на левую ногу?»

— Да, кажется, на левую.

— А вот и неверно! Протез-то нашли с правой ноги! Эге! Неправильно это у вас! — И Остап поднял палец.

— Я не виноват, — усмехнулся я. — Это холст! Ведь в нем события отразились как бы в зеркальном изображении.

— А вы мне нравитесь, — сказала художница. — Я нарисую вам еще что-нибудь. И вы будете рассказывать мне.

Я был счастлив.

Михаил Грешнов ГАЛИ

Фантастический рассказ

Худ. О. Турков

«Это не было сном».

Стоит ли писать дальше? Гордеев откладывает перо. У него лаборатория, тема «Деятельность подкорковой области мозга». Ведутся интересные опыты. Есть результаты, почти готовый доклад. Через месяц он должен выступить на ученом совете.

«Не было сном». Может быть, зачеркнуть написанное? Гордеев один в лаборатории. Сотрудники давно ушли домой. В окнах васильковое весеннее небо. Мартовский вечер.

«Исключительный случай для науки — ничто, — думает Гордеев, наблюдая за тем, как в окнах гаснет голубизна. — Нужно подтверждение его. Или отрицание. Третьего в исследовательской работе не дано».

Опыты подробно фиксируются. Гордеев перелистывает лабораторный журнал. Последний опыт — двадцать второй. Глаза привычно бегут по строчкам. Все здесь известно, вытвержено наизусть. И все-таки надо перечитать еще раз. Гордеев закрывает журнал и кладет в портфель. Нет, не сейчас, дома.

За порогом Гордеева встретил долгий сибирский вечер. По горизонту синь, проколотая золотом первых звезд. Над вершинами сосен — здания института в лесу.

До дома недалеко, но Гордеев не спешит. Он продолжает думать о двадцать втором опыте. Вот тогда и случилась оплошность: Гордеев забыл проветрить вытяжной шкаф. А в нем оказались остатки нитроцезина. Гордеев надышался его парами.

Такая оплошность случилась впервые. При воспоминании о ней пожилому ученому становится неловко, хотя сейчас он наедине с самим собой.

Нитроцезин мог остаться от предыдущего опыта. Но почему шкаф не был проветрен по его окончании?

Гордеев сворачивает с тротуара в лес, на тропинку, протоптанную его молодыми сотрудниками. Тропинка ведет на поляну, где иной раз назначают друг другу свидания парни и девушки, лаборанты Гордеева. Ученому хочется, чтобы сейчас здесь никого не оказалось. Да, к счастью, совершенно безлюдно. Гордеев становится под сосной, слушает далекий шум города.

Нитроцезин — яд. В малых дозах — сильнейшее возбуждающее средство. Действует на подкорковые области мозга. Незаменим в опытах с обезьянами, кроликами. Подобно всем возбуждающим средствам, он может превратиться и в свою противоположность при определенной дозировке. Задача лаборатории — найти этот порог, чтобы можно было использовать нитроцезин как лекарство. Против наркомании.

Доступ к нитроцезину имеют кроме Гордеева двое старших лаборантов. Исполнительные парни. Но дело сейчас не в этом. Когда Гордеев надышался парами нитроцезина, он почувствовал себя неважно. Придя домой, прилег на тахту в кабинете.

Все это Гордеев помнит отчетливо. Принял валидол: сердце покалывало. Поправил подушку, выключил торшер и закрыл глаза. И тут все реальное исчезло, все изменилось. Гордеев превратился в учителя Карпа Ивановича. Шел по широкому двору к школе. Вот хорошо знакомые четыре ступеньки крыльца. В то же время Гордеев помнил школу полуразрушенной, сожженной во время гражданской войны. И двор знал другим, заросшим лебедой и крапивой, — не раз играл здесь с мальчишками. Но сейчас он был учителем Карпом Ивановичем, который шел на занятия.

Ребятишки, стоящие на ступенях, сдергивают шапки, кричат: «Здравствуйте, Карп Иванович!» Гордеев здоровается, входит в здание. Коридор с большими выходящими во двор окнами, двери в классные комнаты — их три. Карп Иванович знает, где какой класс, хотя сам Гордеев этого знать не мог: мальчуганом лазил в развалинах школы, и никаких дверей и окон там уже не было, как и потолка над головой. Но в этот момент Гордеев был Карпом Ивановичем, ребятишки называли его по имени-отчеству, а он знал каждого из ребят в лицо. И еще знал, что до звонка десять минут и что дома осталась стопка тетрадей, сходить за ними нет времени. Но можно послать кого-нибудь из учеников.

— Миронов! — окликает Карп Иванович. — Петя!

— Я! — шустрый мальчонка подбегает стремительно.

— Сбегай ко мне, — говорит Карп Иванович, — принеси тетради по арифметике.