На суше и на море - 1986

На холодный, каменистый, хмурый берег летящей по порогам в Кольский залив Туломы он пришел вместе со строителями. Тут были кусты, голая, бесплодная земля. Он и его первые помощники — Дмитрий и Нина Карамышевы, Николай и Галина Быстровы, Александр и Капитолина Буторины, Вячеслав и Нина Полозовы — стояли и, наверное, думали: по силам ли огромное дело, за которое они брались…

Сейчас эта земля, согретая и ухоженная за стеклянными стенами теплиц, дает Мурманску тысячи тонн овощей. Из гигантского огорода на берегу Туломы каждое утро идут в Мурманск машины с огурцами, помидорами, луком, салатом, петрушкой. Поразительно, но в отдельные годы здесь собирают урожай, один из самых высоких в России.

Мурманчане, от моряка до домашней хозяйки, необыкновенно гордятся своим пригородным хозяйством. И действительно, можно гордиться, когда каждый день на столе лежат местные, мурманские огурцы. Тепличный комбинат — не меньшая достопримечательность этих мест, чем атомные ледоколы, северные олени, сверхглубокая скважина.

И трудно решить, что тут от совершенства теплиц, что — от яркой личности самого Макарова.

Кажется, перед встречей я знал о Геннадии Макарове почти все. Что же он за человек — вчерашний моряк, сегодняшний агроном, необыкновенная личность Геннадий Макаров?

С первого взгляда Макаров показался мне обыкновенным и каким-то даже приземленным. Никакого морского шика. Вот что-то крестьянское — это, пожалуй, есть. В коренастой фигуре, широких плечах, изучающем взгляде — доставшиеся, должно быть, от владимирских предков капитальность и основательность. Весь в материальных заботах, просто страдает, когда его отрывают от них. В общем, что называется, крепкий хозяин.

Макаров стоял и довольно жестко разговаривал о чем-то с молодой рабочей-тепличницей. Вокруг было тепло, влажно, зелено. Пахло землей, огурцами, луком, как где-нибудь в Средней России в деревенском огороде после хорошего дождя. Поковырявшись в земле, Макаров сделал еще какое-то замечание и пошел дальше по своему огороду.

— Прекрасная тепличница, — обращаясь ко мне, неожиданно сказал он об оставшейся позади девчонке. — Терпеливая, старательная, аккуратная. То, что надо. Вот мужчина так работать не может. Мы привыкли: взял, надавил плечом… И что тут давить, когда растение и так хрупкое!

Макаров мельком взглянул назад.

— Попало, сейчас переживает, — кивнул он. — Постеснялась, видите ли, прийти спросить. А кого тут стесняться? И я чего-то не знаю. И каждый. Не знаем — давай лезть в книжки. Почему растение должно страдать?

По тому, как Макаров произносил слово «растение», можно было догадаться, как директор, а за ним и все остальные относятся тут к каждому появившемуся на свет ростку. В этом огороде растение было предметом поклонения, венцом природы, всем чем угодно…

— Не знаю, благодаря ли образованию, опыту или чему-то еще, — Макаров усмехнулся, — я вот даже чувствую, как здесь все растет, какому растению хорошо живется, какому плохо. Приду иногда в теплицу, посижу. И все ясно, без всяких слов.

Если отставить в сторону эстетический момент любви агронома Макарова к земле и к растению и взять только материальный, то он выглядит так. В деревенском огороде где-нибудь в центральных областях при самом лучшем уходе хозяйки собирают с квадратного метра примерно три-четыре килограмма овощей. Это то, что способна дать природа. Здесь, в заполярном огороде, собирают в 10–12 раз больше. Ничего этого не было бы без огромного труда, без фанатизма Макарова, без долгих часов, проведенных им в каждой теплице. Как это ему удается, бог его знает, но Макаров превратил сельское хозяйство в заманчивую для всех поэзию — поэзию работы на земле.

— Ну с чего мы начинали? — рассказывает Макаров. — Конечно, с земли. Завозкой и приготовлением земли занимались сами. Как строителям можно доверять? Им все равно — завезут песок, камни. Им лишь бы объемы выполнить, а нам нужен хороший грунт. На плохом грунте урожая не получишь. За годы работы агрономом я убедился в этом на сто процентов. Так что всю свою землю мы готовили сами, когда тут еще ничего не было. Собственно, эта работа у нас не прекращается. Здесь, рядом, в полутора-двух километрах, есть бездонное болото, которого хватит на всю нашу жизнь. Вот, складываем торф в бурты, проветриваем. Морозами его разрывает. Он становится менее кислым. Потом в соотношении три к одному смешиваем торф с навозом, добавляем извести, удобрений. Два года все это лежит в буртах. Идет, значит, биологический процесс. И через два года у нас получается прекрасный грунт, никакому чернозему не уступающий, о чем свидетельствуют урожаи.

Некоторое время, уже работая здесь, я продолжал работать еще и в «Арктике». Хотелось убрать, что там было посеяно. Все-таки первое хозяйство. Сроднился. Наверное, я всегда буду с благодарностью вспоминать этот коллектив — людей, которые меня учили и которых я чему-то учил. Хозяйство было тяжелое, все там давалось с большим трудом. Зато в смысле приобретения опыта это было полезно…

Макаров открыл дверь, впустил меня в высокую, ярко освещенную теплицу.