На «Свободе». Беседы у микрофона. 1972-1979

В Англии прописка не существует, как и не существуют паспорта в советском их понимании. Когда я впервые снял квартиру в Лондоне, выходящую окнами на Гайд-парк, мне долгое время как-то прямо чего-то не хватало, беспокоило, будто я что-то забыл, пока не понял: я живу без прописки. И у меня буквально врожденный, инерционный страх, что я что-то нарушаю. Я спросил всех, кого мог: «Не надо прописываться или хоть где-то отметиться?» — «Не надо». — «А если я поеду жить… в Ливерпуль? Тоже ничего не надо?» — «Тоже ничего не надо. Билет на поезд, ну и деньги на жизнь». — «А на Пикадилли тоже каждый может снять квартиру?» — «Сколько угодно, только дорого».

Можете улыбаться, но тогда я снял квартиру на Пикадилли, в самом центре, единственно из одной, видимо, жадности, где прожил полгода — и убедился, что по воскресеньям, когда магазины закрыты, центр Лондона становится безлюден и пуст — туда в основном приезжают работать, покупать, развлекаться, но истинный англичанин стремится жить ближе к природе, да хорошо бы в собственном доме с садом, а не среди каменных громад, в бензиновом чаду. Оказывается, проблемы перенаселения большого города решаются естественно, без баррикад, арестов или стрельбы: высокая квартплата, охота тебе платить — плати, еще хочешь губить здоровье — губи.

И дальше, когда я наконец окончательно поверил, что слово «прописка» для меня так же мертво, как, скажем, «черта оседлости», «место ссылки» или «101-й километр», я купил дом подальше от центра, небольшой, но в три этажа, с садом, гаражом. Живу в нем второй год — и хотите верьте, хотите нет, — но не знаю до сих пор, где ближайший полицейский участок. Кто ко мне приходит, ночует, живет, или, может, я уеду в Австралию на пять лет и сдам внаймы свой дом — никому, может быть, нет до этого дела, никого не надо ставить в известность. Думаю, что если бы я разыскал все-таки полицейскую контору в нашем районе, пришел и сказал: «Запишите, пожалуйста, что теперь по такому-то адресу проживают такие-то», они бы, пожалуй, приняли за чудака, шутника или… больного на голову.

Так-то с этой «пропиской», самого слова и понятия которой в нормальном мире и среди нормальных людей просто нет, которая так преследует, мучает, портит, иногда просто перечеркивает человеческую жизнь в Советском Союзе, но это же штрих, один-единственный штрих из числа третьестепенных, пришедшийся к слову при речи о препятствиях — которые создает судьба, а которые создают умные градоначальники.

Константин Паустовский умер, так и не написав задуманной книги. Я тогда думал: придет мой час, умру и я, как он, не только не прожив так, как бы хотелось, но даже в воображении, в фантазии этого не пережив, потому что за такое сочинение я, знаю, не буду даже браться. Прожить жизнь прикованным к веслу галеры гребцом, а потом в старости вообразить, как бы прошла жизнь, если бы не эта галера, это весло, эта цепь, если бы да кабы… о-о, это слишком страшно.

«Что кому на роду написано, то и сбудется» — лукавая поговорка, потому что если на голову падает кирпич, кто проверит, кто подтвердит, что именно это, оказывается, было написано. «От судьбы не уйдешь» — то же самое. Пусть «написано на роду», пусть «судьба», однако если бы это не поддавалось фатально никаким уж усилиям, то мы сегодня, собственно, ходили бы в звериных шкурах? Вымирали бы целыми городами от чумы?

Есть диаметральная поговорка: «Человек — хозяин своей судьбы». Если бы в нее вставить «частично» или «в какой-то определенной степени», то я с ней бы, может, и согласился. Но с обязательным примечанием: «За исключением Советского Союза, где, как известно, с хозяевами покончено, и судьба каждого на руки ему не выдается».

27 января 1973 г.

Серпастый, молоткастый

Верить ли Маяковскому, когда он описывает, какое впечатление производил за границей его советский «серпастый, молоткастый» паспорт:

Я
достаю
из широких штанин дубликатом
бесценного груза.
Читайте,
завидуйте,
я —
гражданин
Советского Союза.

Он принадлежал буквально к считаным единицам, выезжавшим из извоевавшейся, изголодавшейся, потрясаемой террором ЧК страны, и для таможенных чиновников серпастый, молоткастый, кровавого цвета паспорт был, безусловно, настораживающей редкостью. Такой настораживающей редкостью сегодня для советских таможенников является, я полагаю, паспорт китайский. Если человек из маоцзэдуновского Китая въезжает в Советский Союз, к тому же не дипломат, к тому же один, то?.. Знак вопроса.

Я могу хорошо себе представить сегодняшнего молодого китайского поэта из хунвейбинов, который по возвращении написал стихи о китайском паспорте: как ошалело брали его в руки насмерть перепуганные «советские ревизионисты», как змею, как бомбу, с концовкой вполне по Маяковскому: «Читайте, завидуйте, я гражданин Китайской Республики Мао Цзэдуна».