На свободе (ЛП)

   После чего король Иоанн исчез, и за кулисами начался скандал, сопровождаемый сильными выражениями на немецком языке. Через десять минут джентльмена из фатерланда можно было видеть стоящим на тротуаре перед театром, с рогом под мышкой, прижимающим к носу окровавленный платок, гадающего, что пошло не так. Тем временем король вернулся на сцену, и спектакль закончился без музыкального сопровождения. После этого случая постановщик всегда нанимал музыканта, знающего английский язык, когда ему было необходимо музыкальное сопровождение.

* * * * *

   Я сам учился играть на рожке. Нет ничего лучше, чем успокаивающая музыка дома по вечерам. Это облегчает бремя забот, успокаивает взъерошенные чувства, оказывает облагораживающее влияние на детей, унимает страсти и возвышает душу. Несколько месяцев назад я подумал, что моим домашним может понравиться, если я научусь играть на французском рожке. Это прекрасный инструмент и, услышав его звучание на концерте, я решил его купить. Я купил его в городе, и решил не говорить об этом никому, пока не выучусь играть хотя бы одну мелодию. Тогда я еще подумал, что когда-нибудь вечером исполню серенаду под окном миссис А., чем несказанно ее удивлю. В соответствии с принятым решением, я решил учиться на чердаке. Когда я впервые поднес рожок к губам, то ожидал извлечь из него несколько нежных нот, даже не умея обращаться с ним; но не извлек ни звука. Я набрал побольше воздуха и сильно дунул. Рожок молчал по-прежнему. Я дунул в него во всю силу своих легких, но результат был тем же. Я мучался с полчаса, после чего сунул в инструмент проволоку, чтобы выяснить, не забит ли он чем-то. Внутри ничего не было. Я дул нежно и яростно, быстро и медленно. Я открыл все клапаны. Я пыхтел, напрягался и продолжал дуть, пока не перестал, опасаясь апоплексии. Я оставил свои попытки и спустился по лестнице; миссис А. спросила, отчего у меня такое красное лицо. В течение четырех дней я настойчиво пытался извлечь из рожка хоть что-нибудь, при этом мои губы опухли и сморщились; я стал выглядеть так, будто постоянно пытаюсь свистнуть. Наконец, я отнес инструмент обратно в магазин и сказал продавцу, что рожок неисправен. Мне нужен нормальный инструмент, а этот способен к музыке не более чем водосточная труба. Продавец взял его из моих рук, приложил к своим губам и сыграл "Милый дух, услышь мою молитву", так же легко, словно напевал. Он посоветовал мне исправить свой рот, и объяснил, как это сделать.

   Спустя три дня усилий на чердаке, мне наконец-то удалось извлечь из рожка звук. Но это не были восхитительные ноты; это напоминало ужасные стоны коня Баттервика, когда тот умирал в ноябре прошлого года. Чем сильнее я дул, тем более скорбным становился шум, - это было единственное, что мне удалось выдуть. Когда я спустился к ужину, миссис А. спросила, слышал ли я эти ужасные стоны. Она сказала, что, скорее всего, это корова Твиддлера; миссис Твиддлер сказала ей вчера, что их корова больна.

   В течение четырех недель я ничего не мог извлечь из этого рожка, за исключением кровожадных стонов; тем временем, одни наши соседи переехали в другой дом, поскольку наш район вдруг стали преследовать призраки, и три наших горничных уволились по той же причине.

   Наконец, человек, с которым я проконсультировался, сказал мне, что "Никто не любит" - самая простая мелодия начинающих; и я приложил все силы, чтобы научиться ей.

   После трех недель напряженной практики, в течение которых миссис А. несколько раз говорила, что это жестоко со стороны Твиддлеров, оставлять жить мучащуюся корову, а не избавить ее разом от страданий, я одолел первые три ноты, но потом безнадежно застрял. Я мог сыграть "Никто не..." - и это все. Я исполнил "Никто не..." более восьми тысяч раз; и поскольку казалось маловероятным, что я когда-либо выучу всю мелодию, я решил испытать воздействие хотя бы этих трех нот на миссис А. Около десяти часов вечера я тайком пробрался к передней части дома и приготовился. Я извлек эти ноты примерно пятнадцать-двадцать раз, затем добавил стонов, снова повторил ноты, и так далее. Затем Баттервик натравил на меня свою собаку, и я вернулся в дом. Миссис А. отвела детей в заднюю комнату, а сама стояла возле двери с револьвером. Когда я вошел, она воскликнула:

   - Ах, я так рада, что ты вернулся! У нас во дворе произошло убийство. Я слышала ужасные крики и стоны жертвы, самые ужасные, какие я когда-либо слышала. Я боялась, что убийца проникнет в дом. Это очень страшно.

   Я взял у нее револьвер, - он был не заряжен, а она понятия не имела, как с ним обращаться, - и лег спать, не сказав о рожке ни слова. Я подумал, что мне, возможно, лучше этого не делать. Я продал его на следующий день и теперь, если мне захочется музыки, я куплю пианино. Я знаю, что смогу научиться играть на нем.

* * * * *