Он все такой же - пухлые, яркие губы, голубые, прозрачные глаза, даже светлые волосы по-прежнему лежат аккуратно и почти изящно. Да и сам он за эти сутки не потерял изящества в своем хорошо сшитом и почти не измявшемся костюме. Видно, в камере он устроился по-хозяйски, привычно и уверенно. Он и вообще-то не потерял уверенности и, кажется, вполне пришел в себя после столь неожиданного ареста.
Высокий, стройный, он входит энергично и подчеркнуто спокойно, а на узком нежно-розовом лице сияет безмятежная, прямо-таки детски-наивная улыбка. Он уже готов и сказать что-то в таком же роде сидящему за столом Кузьмичу, но тут он видит вдруг меня, расположившегося в стороне, на диване, и сразу, конечно, узнает. Как будто облачко проходит по его лицу, на миг стискиваются зубы, даже ритм движений сбивается, когда он делает несколько шагов, подходя к столу. Все это, конечно, едва заметно, но слишком велико напряжение встречи, чтобы я мог упустить такие признаки очевидного его смятения. Да, увидеть меня он, конечно, не рассчитывал, и теперь его план поведения на допросе скомкан, даже вообще проваливается, - надо срочно перестраиваться, искать новую линию поведения и защиты. А пока он в явном смятении, и надо быстрее воспользоваться этим моментом.
- Садитесь, Совко, - как всегда спокойно, даже буднично говорит Кузьмич. - Для начала хочу вас предупредить. Игра в прятки не состоится. Не подойдет к данному моменту. Мы вас уже знаем, и прошлые ваши дела, и сегодняшние. И, в отличие от правил, о которых вы, полагаю, наслышаны, я намерен сразу сообщить вам то, что мы знаем, чтобы вы поняли, в чем упираться бесполезно, даже, пожалуй, вредно для вас.
- А в чем и полезно? - усмехается Совко.
- Что для вас полезно, это вы, я думаю, сами сообразите, - равнодушно замечает Кузьмич. - В отличие от прежних судимостей, эта ведь будет особая.
- Почему же такое?
- За вами убийство, покушение на другое убийство и крупная квартирная кража. Это тянет на серьезный приговор, Совко.
- Надо еще доказать.
- Непременно, а как же.
- И помогать я вам не собираюсь, не надейтесь, - криво усмехается Совко.
Нет, он еще не пришел в себя, он чувствует себя очень неуютно, паршиво себя чувствует и плохо это скрывает.
- Если вы имеете в виду, - замечает Кузьмич, - что не собираетесь говорить правду, то ведь это, Совко, и очень трудно и очень вредно. Очень трудно потому, что, когда вы будете врать и выдумывать, у вас перед глазами будут стоять истинные события, в которых вы участвовали, ярко стоять, зримо, можно сказать, и снова вернутся к вам все переживания, которые вы в тот момент испытывали. И все это вам придется намертво зажать в себе, побороть. А на их место все время ставить бледные картинки придуманного, и при этом не сбиться, не забыть чего-то, повторить точно, во всех подробностях свои выдумки через неделю, через месяц... Трудная, скажу вам, задача. Почти невыполнимая.
- А вы за меня не бойтесь, пусть за меня другие боятся, чтобы не сбился, - зло отвечает Совко и заметно краснеет.
- К другим мы еще подойдем, обязательно подойдем, - обещает Кузьмич.
- Ну вот. А я уже битый, не такие допросы выдерживал.
- Не только выдерживали, но и кое-чему научились, надеюсь. Если их, конечно, правильно вели, как надо. Но только такого допроса у вас еще не было, Совко.
- Это почему же такое?
- А потому, во-первых, что таких, особо тяжких преступлений вы до сих пор не совершали. И потому, во-вторых, что вы еще не знакомы с МУРом. О МУРе вы вон только его спрашивали, если помните, - Кузьмич кивает в мою сторону. - Ну, как, мол, тут ваш великий МУР воюет.
- Теперь сам вижу и хвалю, - старается вести себя как можно развязнее и увереннее Совко. - Ловко вы, оказывается, воюете.
- Да нет, - небрежно машет рукой Кузьмич. - Ничего вы еще не увидели. Главное впереди.
- Запугать хотите?
- Ни в коем случае, - серьезно говорит Кузьмич и повторяет: - Ни в коем случае.
Он мне сейчас удивительно напоминает Макаренко, каким я его запомнил по известному фильму, - длинный, ширококостный, чуть сутулый, круглое, слегка монгольского склада лицо, очки в простой, тонкой оправе, ежик седеющих волос на голове, мешковатый костюм. И манеры неторопливые, основательные, невольно внушающие доверие. Впрочем, никакого доверия он Совко пока не внушает.
- Так вот, надеюсь, - продолжает Кузьмич, - вы кое-чему научились. Например, что глупо и вредно запираться, когда все ясно, известно и доказано. Так ведь?
- Ну, допустим, этому я научился, - снисходительно соглашается Совко. Только никакого убийства я на себя не возьму, уж будьте спокойны.
- На Леху спихнешь? - тихо спрашиваю я.
И от моего тихого голоса откуда-то со стороны невольно вздрагивает Совко и, повернув голову, мутно, пристально смотрит на меня.