На своей земле

Поликарп Евстигнеевич вернулся домой поздно. Но это нисколько не помешало ему разбудить Кузьму, поднять на ноги Ивана Сидорова. Втроем они быстро пошли к риге.

— Вышел сам директор завода, Иван Павлыч Ануфриев, — рассказывал на ходу Хромов. — Расспрашивал, каков урожай. Урожай, ответил я, давай бог каждый год такой. Поглядел он капусту нашу. Понравилась… и, значит, как было условлено — одну машину в отдел ихнего рабочего снабжения направил я, там же и молотилку получил…

Ночь была темная, августовская. На небе мерцали крупные звезды. Нагретая за день земля парила.

— Электрическая молотилка или ручная? — размахивая фонарем, спросил Иван Сидоров, как всегда не упускавший возможности высказать свою осведомленность в технике.

— Как же может быть ручная, если товарищи шефы знают, что у нас есть движок, — ответил Хромов.

Рига стояла на краю деревни, покрытая новым тесом. Ее построили совсем недавно, и на земле еще валялись щепки, путалась в ногах стружка. Под навесом белела молотилка. Ее долго осматривали. Иван Сидоров покрутил маховик, прислушался к легкому гулу внутри машины.

— Придется, Иван Владимирыч, сюда движок перенести, — сказал Кузьма.

— А как же, с утра будет здесь, — и, словно кто сомневался в его словах, воскликнул, совсем забыв историю с движком: — А все же здорово, я скажу, Кузьма Иваныч, оборудовал я движок, а?

— Так ведь кто ж сомневается, — ответил, улыбаясь, Кузьма.

…И вот потянулись к риге возы со снопами. В этот день овощеводам не работалось. Хотелось каждому посмотреть, как золотой поток начнет литься по жёлобу в подставленные широко раскрытые мешки. Кузьма распорядился собрать всех на ригу. Освещенные утренним солнцем, негромко переговариваясь, люди обступили молотилку.

Полинка долго не могла найти себе места, ей все казалось, что она не увидит самого главного.

— Пригни-ка, Никандр, голову, — зашептала она ему, прижимаясь грудью к его спине.

Он было хотел уступить ей место.

— Мне и так хорошо, — быстро ответила она, — только пригни голову.

Никандр пригнул.

Кузьма поднял руку, резко опустил ее. Иван Сидоров включил мотор. Передаточный ремень дрогнул, заскользил по шкивам и, подхватив их, бешено закружил.

Екатерина Егорова подала сноп, Груня его приняла, заправила колосья в горловину молотилки. Прошло немного времени — и вот по жёлобу полилась на брезент тоненькая струйка зерна, через минуту она увеличилась, стала толще, шире и на полу уже образовался конический бугорок ржи.

Кузьма, не скрывая волнения, взял на ладонь зерна, вдохнул тепловатый, пахнущий солнцем запах и обвел взглядом людей.

— Вот он, хлеб нашего встречного! — сказал он.

— Ура! — закричал Витька Лапушкин.

Все громко заговорили, засмеялись и потянулись к брезенту. Алексей Егоров взял в горсть зерна, и широкая доверчивая улыбка осветила его загорелое лицо. За ним нагнулась Лапушкина, взяла щепотку ржи, прижала ее к груди и заплакала. Подходили люди, и каждый брал первые зерна первого урожая, и растроганно глядели они на эти зерна, и все их взгляды сходились на нем, их председателе.

Да, много было положено труда, чтобы вырастить первый урожай, много было борьбы за выполнение встречного, и этот труд, эта борьба сплотили людей.

А холмик ржи все увеличивался, все быстрее подавала снопы Екатерина Егорова, все быстрее их принимала Груня. Им уже помогали многие, потому что каждому хотелось вложить свою силу, свою любовь к первому обмолоту.

Павел Клинов долго смотрел на раскрытую ладонь, на которой лежала рожь, и не сразу услыхал голос Марфы. А она ему говорила о том, что теперь все пойдет по-иному в их жизни, что, наконец-то, и они стали как люди.

— Слушай, Павел, — говорила Марфа. — Погляди, какой народ-то хороший вокруг…

Павел поднял голову и словно впервые увидел этих людей, с которыми он прожил почти год. Да, он никого не знал из них до тех трех ночей, когда спасали урожай. С тех пор он переменился, понял: так жить, как он жил, дальше нельзя. Это совсем не значило, что он стал хорошим работником. Нет. Лень в нем сидела глубоко, и трудно было ожидать, чтобы он стал так же работать, как, сканцем, Алексей Егоров, но и то уже было хорошо, что он стал безотказно приниматься за любую работу. Теперь он видел, с какой волнующей радостью люди смотрели на хлеб, как дружно они работали, подавая снопы. Вот подбежал Костя, поймал на лету сноп, передал его Николаю Субботкину. Рядом с ним стояла Марфа, и до Павла доносился ее голос, не похожий на тот, которым она говорила с ним всю жизнь. И тогда, что никогда с ним не случалось, он поднял руку с раскрытой ладонью, на которой лежали зерна, и громко сказал:

— Товарищи!

И до того это было необычно для Клинова, что даже работавшие у молотилки перестали подавать снопы.

— Даю слово, товарищи, честно работать! — сказал Клинов. — Вот этим хлебом клянусь!

— Ура! — насмешливо крикнул Витька Лапушкин и стал подскакивать. Но на него прикрикнул Поликарп Евстигнеевич и, торопливо шагая, подошел к Павлу Клинову.