На своей земле

У школы толпились колхозники. Слышались шутки, смех. Никандр ревниво прислушивался к разговорам: он всегда немного волновался, вывешивая газету. Особенное оживление вызвала карикатура на Павла Клинова. Здоровенный мужик с громадными кулаками стоял посреди огорода и хитро улыбался. А внизу была подпись: «Хорошо быть больному, когда не болеешь».

— Смех смехом, бабыньки, — сказал Алексей Егоров, — а огород он все же разделал. Вот те и лентяй. Знать, ленив, да не ко всему.

— И что это наши мужики смотрят на него? — в сердцах сказала Пелагея Семеновна. — Давно бы пора гнать из колхоза. Валандаются, валандаются…

— Нет, дорогие мои, — вмешалась в разговор Лапушкина, — это вам всем легко говорить, потому что у вас семьи в целости. А каково ее разбить-то? Что ж, Павла выгонишь, а Костя за что пострадает? Деток, ох как, надо оберегать! — Она замолчала, увидя подходивших Клиновых.

Впереди шла Марфа. Она была принаряжена, чисто вымыта. Павел что-то говорил ей, но она нетерпеливо вздергивала головой, отрывисто отвечая ему. Ей было досадно: вымпел опять достался Лапушкиной. «И чего это они все веселятся?» — неприязненно подумала Марфа. Успех Лапушкиной она принимала, как личную обиду.

Павел Клинов, напустив на себя серьезность, коротко поклонился всем и пошел к стенгазете.

Как-то в одном из номеров был нарисован Иван Сидоров в пьяном виде, и Павел долго смеялся, потешаясь над рисунком. Может, что и теперь есть смешного?

Он не любил читать длинные статьи, поэтому сразу начал с правого края. «Ага, рисуночек», — улыбнулся он и тут же нахмурился. За спиной у него раздался смех. Павел побагровел. Что-что, но шуток он над собой не допустит.

Он повернулся и увидел сына. Костя стоял бледный и пристально, исподлобья смотрел на отца.

— Ха! — вздернул плечом Клинов. — Завидки берут на мой огород. — И быстро отошел к крыльцу.

— Чего там? — спросила Марфа.

— Глупости всякие. Пошли на собранье…

Марфа встревоженно посмотрела на сына. Костя отвернулся и быстро отошел в сторону.

— За такие шутки, ежели председатель узнает, — сказал Павел Клинов, — не похвалит того, который рисовал…

— А тебе, Марфа, не след разглядывать, — торопливо добавил он.

Не слушая его, Марфа подошла к стене.

Солнце село, но было еще светло, как бывает только на Карельском перешейке в июне, в полосу белых ночей. Ветер шевелил край газеты. Нарисованный мужик, хитро улыбаясь, словно ожил. Господи, сколько насмешек пришлось ей перенести за свою жизнь! Что же это, до каких это пор будут смеяться над ними люди? Разве не видят, как работает Костя, как старается она? У нее закипело в сердце. Но чтобы никто не видел, как ей нехорошо, она продолжала смотреть на газету, перебегая глазами с заметки на заметку.

«…За последний месяц, — читала она, — в числе лучших членов нашей артели…» — Сколько же еще придется терпеть, пока перестанут насмехаться над ними? Или уж так и повелось, как дадут прозвище, так и умрешь с ним? — «…появились новые люди. И прежде всего хочется назвать…» — Нетрудно высмеять-то! Ишь, веселятся…

У нее навернулись на глаза слезы. Понемногу шум и смех за спиной затихли. Люди уходили в школу. А Марфа все стояла, будучи не в силах отойти от газеты.

— Ну, чего уставилась? Стоит и стоит, ровно невидаль какую увидала, — глухо проговорил Павел, подходя к ней.

— Уйди, — тихо сказала Марфа.

— Эка дура… ну, и пускай смеются…

Марфа обернулась.

— Пускай? Нет, не пускай! — И, оттолкнув Павла, вдруг выкрикнула: — Других хвалят, другим почет, а мы, как были, так и есть, самые последние… Ох, глаза бы мои не видели тебя! Уйди! Уйди, за ради бога…

Павел не стал перечить, аккуратно оправил рубаху и нравоучительно заметил:

— А на собранье не след опаздывать.

7

— …Тут надо понять — говорил Кузьма, окидывая взглядом людей, — что Щекотов не просто уехал, повздорив со мной. Тут другое. Если вспомнить, как он выступал на собрании зимой против того, чтобы дать плуги в колхоз Помозовой, вспомнить, как он был против встречного обязательства, то станет ясно, чем дышит Щекотов…

Кузьма говорил горячо, глубоко убежденный в правоте своих слов. И даже то, что рядом сидел Емельянов, не беспокоило, не сбивало с мысли. Он сделал все, чтобы Щекотов остался, и не его вина, если тот все же уехал.

Собрание шло уже больше часа. Председательствовал Иван Сидоров. Он сидел по левую руку от Емельянова и то и дело поправлял галстук, строго поглядывая на людей. Заметив о чем-то шептавшихся Василису Петровну и свою жену, он постучал по столу увесистым ключом от электростанции.

— Гражданки Сидорова и Субботкина, уважайте докладчика! — и самодовольно улыбнулся, заметив, как они послушно уставились на него. Потом поискал взглядом, кого бы еще привлечь к порядку, но больше никого не нашел.

— …Для честного колхозника, — говорил Кузьма, — прежде всего важен колхоз, а уж потом свои личные интересы. Не могут нас сделать богатыми полгектара земли, если на колхозных полях не будет богатого урожая!

— Это правильно! — веско заявил Иван Сидоров. — Об этом не раз у нас был разговор…

— А ты не встревай! — зашикали на него из рядов.