На своей земле

Проходя мимо дома Лапушкиной, Марфа уверенно посмотрела в окна, и ей уже представилось, как она принесет с работы красный флажок в свой дом, и от этого маленького лоскуточка красной материи все сразу посветлеет, станет нарядней.

9

Вечером в доме Хромовых было оживленно. Пелагея Семеновна, то отирая слезы, то смеясь, готовилась к отъезду и уже в несчитанный раз пересказывала, как все получилось:

— Сначала-то он все смотрел на меня со стороны. А я рыхлю белокочанную и думаю: «Чего это он уставился, может, недоволен чем?» А потом подошел, как я кончила бороздку, и говорит: «Я, говорит, слыхал, вы скучаете, Пелагея Семеновна, по родине, так, если хотите, можете ехать». А я и слова не могу сказать от изумленья. Как-то уж так это он, ни с того, ни с сего, бухнул мне. У меня все в голове и смешалось. Молчу. А он: «Если, говорит, надумаете, так поспешайте, а не то скоро опять горячая пора настанет». Постоял он, может, хотел услышать, чего я скажу, да не дождался. Не сообразила я сразу… ушел. А немного опосля я и спохватилась. Как же это, думаю, я одна-то поеду? Да к нему. Да и давай просить его, чтоб Полинку отпустил. Настена-то со звеном занята, Грунюшка от Николая не поедет, а Полинка свободная. Прошу его. А он и говорит: «Не могу да не могу». Заплакала я и говорю: коли так, то и не поеду вовсе. Ну, отпустил он Полинку…

Решено было выйти в путь в пять часов утра, чтобы поспеть на дневной поезд. Настя суетилась у печки: пекла подорожники. Грунька, зажав меж коленей крынку, сбивала масло. Полинка, раскрасневшаяся, весело сверкая зубами, металась по избе, собирая в чемодан свои платья, белье.

— Грунюшка, милая, дай мне туфли, — кинулась она к сестре.

Каждый вечер после работы Груня выходила на свидание к Николаю Субботкину. Она являлась к нему в туфлях на высоком каблуке. Она стеснялась своей полноты, хотела быть стройной, легкой.

— Не дам!

— Ну, Грунюшка, ну, милая… — Полинка бархатными глазами посмотрела на сестру, схватила ее за руку.

— Не дам, и не приставай!

— Да зачем они? Тебя и так Николай любит… Ну, Грунюшка.

— Возьми мои, — жалея Полинку, предложила Настя.

— Куда мне их, на низком-то каблуке. Ну, Грунюшка…

— Не дам!

— Да уж дай ей. Что это на самом деле, зажадничала-то, — вмешалась Пелагея Семеновна. — Знамо дело, девчонке хочется понарядней приехать.

— Не дам!

— Ну и не надо, — неожиданно успокоилась Полинка и стала напевать «Катюшу».

Грунька подозрительно посмотрела на нее. Ей что-то не понравилось это внезапное спокойствие сестры, но виду она не показала и стала еще быстрее бить ложкой.

Вместе с Пелагеей Семеновной уходил из дому и Петр. Дважды пытался разговаривать с ним Поликарп Евстигнеевич, и оба раза Петр пренебрежительно отмахивался от него:

— Вы, тятя, в этом деле не сильно разбираетесь. А меня тянет к большим просторам. Ваш колхоз для меня, извините, ноготь, а мне надо всю руку.

Не понимал его Поликарп Евстигнеевич и от этого еще больше сердился на зятя.

Далеко синими, многоярусными всполохами играли тихие зарницы. Дождь перестал. И в редкие минуты, когда появлялась луна, видно было, как быстро бегут по черному небу лохматые низкие облака.

«И говорит-то все с какими-то заковыками, — досадуя на зятя, думал Поликарп Евстигнеевич, — «большие просторы», «извините»… Ровно чиновник какой. Раньше-то не говорил так…»

А Петр сидел напротив Марии в углу, курил папиросу и вразумляюще что-то ей втолковывал. До Поликарпа Евстигнеевича доносились его глуховатые слова: «На первое время остановлюсь у друга. А потом, как пообживусь, скоплю деньжат — приобрету комнату. Тебя к себе выпишу».

Мария слушала, не поднимая глаз, строго сжав губы. «Выпишу, — ровно газету или журнал», — горько подумала она.

— Приедешь ко мне. Жизнь повидаешь…

— Здесь она жизни не видит! — не вытерпев, крикнул Поликарп Евстигнеевич. — Прости меня, господи, и чем только набита башка у человека!

Полинка рассмеялась и юркнула в горницу. Грунька подозрительно посмотрела ей вслед.

— А вы, тятя, поосторожнее будьте в выраженьях, — сказал Петр, и рот у него стал жесткий.

— Я и то выбираю самые лучшие.

— Тятя, я не хочу в последний день ссориться с вами, но будущее покажет, и вы еще не раз согласитесь со мной.

— Я?.. — чуть не задохнувшись, крикнул Поликарп Евстигнеевич. — Соглашусь? С чем же это?

— Ай, да и полно, батька, — заахала Пелагея Семеновна. — И чего уж это, верно, в расстанный час такое затеяли…

— Подожди, мать. Я хочу выспросить, в чем это я буду соглашаться с ним? — выкрикнул тоненьким голосом Поликарп Евстигнеевич и подскочил к Петру.

— Тятя, не надо, — нахмурила брови Мария.

— А ты молчи! Нет, чтоб мужика на путь истинный направить, так сидишь, уши развесила. Мужик ослеп, вкус к нашей жизни потерял, а ты направь его, коли любишь, да если он тебя уважает…

— Пустые вещи вы говорите, тятя. — Петр холодно блеснул сощуренными от раздражения глазами. — И не желаю я больше разговаривать с вами… Иначе дело может дойти до ссоры.

— Эх, ты… — укоризненно покачал головой Поликарп Евстигнеевич. — Потерял ты свою совесть… За легкой наживой погнался!