На Таити

Я знаю, что за этой стеной ее сейчас причесывает парикмахер, голова ее в его распоряжении и она неподвижна, но продолжает рвать и метать, рассылает во все стороны мелких родственниц, не находит целых чулок подходящего цвета, ругает девчонку, которая очищает мелом почерневшие места на золотых туфлях. Тут же спешно доглаживают тюлевые крылья бального платья.

Текау всегда приходит поздно, когда ее перестают уже ждать. И в этот вечер она также поздно и сенсационно появляется в желтом открытом платье с длинным шлейфом. Она хороша и импозантна, крупная, черноволосая, даже не смуглая, с ровным цветом лица, без румянца, с прекрасными голыми плечами и руками.

Теперь можно садиться за стол. Налево от меня барон S., направо брат Текау. С., состоящий при Текау — по правую ее руку, по левую Андрей. Королева сидит по середине стола, напротив Текау. Напротив меня — лейтенант В., ухаживает за своей соседкой американкой, хорошо сохранившейся, веселой дамой лет сорока. Обед ползет с удивительной медлительностью. Подают половые из гостиницы «Тиарэ». Текау следит за сервировкой и внутренне бушует при каждом промахе. Барон S. разговаривает со мной и любезно изливает свой яд на все и на всех. Андрей слишком много ест и не обращает никакого внимания на свою даму, а после обеда у него будет болеть под ложечкой. Я делаю ему страшные глаза. Американка напротив меня и В. сильно заняты друг другом. Барон S. от тоски и презрения к окружающим начинает относиться ко мне дружелюбно. Наконец, встаем.

В гостиной с красной мебелью стулья отодвинуты к стенкам. Заводят граммофон. Пластинки мы накануне собирали у всех знакомых. Гости недружелюбно стоят и сидят по стенкам. Андрей осовелый устроился в углу. Подхожу к нему и горько упрекаю за поведение за столом, но он утверждает, что пытался разговаривать с Текау, да она его не слушала, а что теперь положение безнадежно, так как он переел ракового супа. Подхожу к Текау и стараюсь как-нибудь это загладить. Старый муж американки в красивом платье, ходит за мной следом и говорит: «а fascinating girl»[17]. Лейтенант В. очень много со мной танцует, и я довольна.

Потом — дивертисмент: заезжая американская кокотка Rose-Marie под француженку и под испанку зараз, якобы танцовщица, демонстрирует себя на сцене.

Сцена устроена очень ловко, с рампой и занавесью, матросы с А-н постарались, S. прислал их еще с утра.

Танцует Rose-Marie под граммофон. Граммофон едва слышно, все плохо клеится. — «Первая любовь», — провозглашает она. Слышится сдержанный, но недостаточно сдержанный смех.

Благодушный американец, рослый, здоровенный детина, с которым Rose-Marie путешествует, одиноко пьян, рядом в столовой и аплодирует ей оттуда. Очевидно, что пьян он бывает постоянно.

Потом снова общие танцы до поздней ночи.

На следующий день самолюбивая озлобленная Текау говорила со мной о неудавшемся вечере.

Часто стали ездить в экскурсии и на пикники.

Ездили из города направо и налево, ночевали где придется, в самых различных дистриктах.

Комнаты, в которых мы проводили ночь, в моей памяти сливаются в одну: просторно, чисто, пусто. Кровать, крытая тифе-фе, на стенах фотографии, венки и цепи из мельчайших цветных ракушек. Свет от свечки дрожит и раскачивает предметы и стены. Простыни прозрачны и пахнут непонятным, как в первый день приезда. Так же жужжат комары. За окном и открытой на террасу двери блестит ночь. Не спится и хочется, чтобы это скорей кончилось. Кругом ощущаешь людей, которые здесь дома, которые понимают, что мы говорим, мы же их языка не знаем. Чудится заговор между темнокожими людьми, жарой, яркой ночью, редкими простынями, венками из ракушек и всем, что кругом нас.

Утром встаешь усталая и довольная, что ночь уже пережита. Улыбаешься темнокожим, приветливым молчаливым людям, которые спокойно занимаются своим делом. Бегаешь по зеленому газону, рвешь с кустов большие, мясистые цветы, мочишь ноги в ближайшей речке, так как хочется посмотреть, что по другую сторону, присаживаешься на толстый сук, любуешься, радуешься и вскакиваешь, спугнутая сонным комаром. Потом влезаешь в автомобиль и едешь дальше.

По дороге делаем снимки, пытаемся купить тифе-фе. Туземцы делают их для себя и гордятся ими, хвастают, показывают аккуратно сложенными на шкапу, но ни за какие деньги не хотят продать.

В городе ходили вечером в кинематограф и в китайский трактир ужинать.

Несколько раз остров встряхивали землетрясения. Когда мне казалось, что у меня закружилась голова и хотелось за что-нибудь схватиться, чтобы не упасть и в то же время звякает посуда или что-нибудь падает, — значит, землетрясение.