На темной стороне Луны

«Проверка с помощью электромагнита места вероятного нахождения пистолета в пруду вблизи кафе „Чиройли“ положительных результатов не дала. Дополнительные мероприятия прекращены ввиду наступления темноты…»

«По предварительным данным, грузинский коньяк „KB“, аналогичный имевшемуся при потерпевшем Сабирджоне Артыкове, в торговую сеть Мубекской области не поступал…»

— Тура Халматович! — Какаджан приподнял голову, хотел встать.

— Спи пока. Ты мне только помешаешь.

— Мне показалось, что вы разговариваете с Корейцем…

— Приснилось. Я сейчас допишу план оперативных мероприятий. Ты потом отдашь его на машинку от своего имени и утвердишь у Гапурова.

— Равшана?!

— Да, спи…

В начале десятого Тура закончил писать. Потом не спеша стал разбирать содержимое стола. Господи! Сколько же накопилось всякого барахла! Личные вещи… Халматов собрал только блокноты с записями, с трудом затолкал их в пылившийся на шкафу портфель. Взял пустую картонную коробку, вытащил из стола по очереди ящики и высыпал в короб их содержимое. Мусор. Теперь это стало мусором.

Странная технология — от простого пересыпания из ящика в короб личные вещи превращались в мусор. Это удивительное превращение сопровождалось сильным шумом — стуком, шуршанием, шелестом, беззвучным колыханием клубов старой пыли.

Лежавшее в сейфе Халматов не стал трогать, встал, огляделся, как перед дальней дорогой — уходил-то навсегда, и отправился в отдел кадров. Всю ночь он думал о мучительной процедуре выдворения, что его ждала сегодня. О вопросах, на которые трудно ответить. О пересудах, домыслах и сплетнях, которые вызывает его неожиданный уход.

Все оказалось, однако, проще, чем он ожидал. Генерал дал команду освободить Туру от унизительных формальностей и расспросов. Оформить все как можно быстрее.

Начальник канцелярии — безвозрастная Тоня Степанкова, дама, искушенная в перипетиях службы, встретила Халматова такой улыбкой, словно он каждый день по утрам подписывал у нее обходной лист, именуемый в просторечии «бегунком». Обменялись впечатлениями насчет погоды, пока она переписала на Гапурова исходящие и входящие бумаги, значившиеся за Халматовым. Ни слова не говоря, отметила она и те графы «бегунка» которым приличествовало больше значиться где-нибудь в обиходных листках министерства, а не скромного областного управления: «гостиница», «библиотека художественной литературы», «спецбиблиотека»…

— Вот и все, — кивнула приветливо Степанкова, подавая «бегунок». — Счастливо, Тура Халматович. Заходите.

— Обязательно, — сказал он серьезно.

— Я бы на вашем месте сейчас покатила в Сочи, — ласково улыбалась Тоня. — Или вовсе в Москву…

— Совет? Намек? Указание? Я подумаю…

В хозяйственном отделе выяснилось, что за ним также ничего не значится. Его фамилию только вычеркнули из ведомости на получение денежной компенсации за обмундирование к майским праздникам.

Пистолет отдавать было неприятно. Тура стоял перед барьером у стола дежурного, за спиной которого раззявились дверцы оружейного сейфа. Вынул из кобуры из-под мышки «Макарова» — толстую, черно-вороную стальную машинку с рифлеными щечками-накладками на рукояти, привычно-теплую, всегда согретую теплом его тела, надежно-тяжелую — столько раз прикрывавшую его от страха и смерти! Этому ладно собранному и ловко свинченному куску металла он столько раз доверял свою жизнь — и ни разу стальной друг не подвел.

Дежурный обернулся к сейфу и достал из гнезда белую картонку-»заместитель», которую выдают хозяину оружия на время хранения пистолета в сейфе. Больше Туре «заместитель» никогда не понадобится — он отдавал «Макарова» навсегда. Дежурный взял ножницы и разрезал картонку крест-накрест. Все. И Тура наконец положил пистолет на стол. Ничего — ни горечи, ни досады, ни боли он не испытывал — только необъяснимый жгучий стыд. Будто прилюдно велели снять штаны.

Махнул рукой и отправился в поликлинику. Дежурный хотел крикнуть, чтобы он сдал кобуру, но слишком давно знал Халматова — и застеснялся, понимая его состояние.

— А, ладно! — вздохнул он. — Или потом занесет, или спишем как-нибудь…

Вообще-то, при увольнении требуется проходить медкомиссию — полное врачебное освидетельствование. Но генеральское указание уволить Туру быстро, видимо, согласованное в самых высоких сферах, действовало неукоснительно.

Сам главный врач поликлиники УВД уже ждал его, с рук на руки передал главной сестре вместе с тоненькой, не толще обычной школьной тетрадки — Тура ни разу серьезно не болел, не брал больничных листов — историей болезни.

Главная сестра усадила Туру на кушетку, предложила чаю:

— Вы сидите, а я все сделаю…

Тура от чая отказался, оглядывался по сторонам, принюхивался к едкому, чистому запаху лекарств. На стене висел рисованный плакат Санпросвета о необходимости своевременно лечить зубы. На первой картинке был изображен толстомордый мужик, веселящийся от всей души. Эта фаза его жизни пояснялась стихами:

Ефим зубных врачей не посещал,
Зуб разрушался, а Ефим не знал.

На следующей картинке Ефим сидел с несчастным перевязанным лицом.