На темной стороне Луны

Тулкун распоряжался своими людьми, которые подогнали ближе «Жигуль», чтобы срочно везти Силача в урчашминскую больницу. Где-то командовал Нарижняк, рассаживая задержанных по машинам. Кого-то переправляли за руки по бревну через магистральный канал. Операция закончилась.

И Тура почувствовал, что силы его ушли.

Машина остановилась у подъезда областного управления, и Тура, прежде чем уйти, достал из-за пояса и протянул Нарижняку пистолет:

— Это оружие Соатова. Если сочтете нужным, можете ему возвратить. Я, пожалуй, пойду.

Нарижняк молча смотрел перед собой, потом тяжело вздохнул и сказал:

— Сегодня же отправлю в Москву спецсообщение о всех ваших делах. Но, если я сделаю хоть один неточный шаг, мне самому оторвут голову.

Тура уже открыл дверь, когда Нарижняк положил ему руку на плечо.

— Спасибо вам и извините. Я сильно в вас ошибался.

— Да, ладно, — махнул рукой Тура и вошел в вестибюль управления.

Халяфа не было на его обычном месте. Воду из аквариума спустили. На мраморном полу стояли лужи. Никто ни о чем не спрашивал Туру, не проверял документов. Он шел по лестницам и коридорам управления, как будто побитому мором. Дошел до приемной Эргашева, распахнул дверь, навстречу ему встал секретарь, что-то хотел спросить или сказать, но Тура зыркнул на него и сказал сквозь зубы:

— Не вздумай мне чего-нибудь говорить сейчас.

И секретарь тихо сел на место.

Тура вошел в кабинет генерала. Эргашев сидел за своим огромным столом, маленький, ссохшийся, бесконечно одинокий, в своем продубевшем от соли кителе. Вокруг царил непривычный беспорядок: валялись мелко изорванные клочки бумаги, обрывки блокнотов. В пепельнице чернела зола, генерал жег записки. Это было похоже на эвакуацию.

Ватным лунатическим шагом Тура подошел к нему вплотную и посмотрел в глаза. Эргашев засмеялся, и смех его был страшен. У него был зловещий оскал — как старая выкопанная из земли обойма, ржавая, рыжевато-зеленая.

— Ну что, ты добился своего? — тихо сказал Эргашев.

— Да, я ведь вам сказал, что я найду убийцу Пака, — так же тихо ответил Тура и удивился тому, что не испытывает к генералу ни ненависти, ни злости. У него было ощущение, что умерла душа. Эргашев покачал головой и сказал:

— Наши отцы повторяли, что главная надежда в жизни нахлебника — дождаться дня, когда он плюнет в лицо своему благодетелю.

Тура, не присаживаясь, стоял над его столом, пытаясь в последний раз понять, что же творилось в душе этого странного, необычного человека, и ничего не понял. В его душе был сгусток беспросветной тьмы. Непроглядная, жуткая чернота.

Эргашев встал и сказал:

— Ты и себя погубил.

Повернулся и медленно вышел в дверь за своим столом, где у него находилась комната отдыха.

Тишина висела в кабинете, разминаемая затихающим стуком кавалерийских сапог Эргашева. Потом наступило безмолвие, взорванное коротким грохотом пистолетного выстрела. И через мгновение — тяжелый металлический стук упавшего на паркет оружия. Тура обошел стол, подошел к раскрытым дверям комнаты отдыха и увидел, что Эргашев сидит в углу дивана, запрокинув голову, и рукой закрывает черно-красное пятно на груди.

Тура постоял несколько мгновений, повернулся, и путь через этот огромный кабинет был бесконечен. Он вышел в приемную и сказал белому от ужаса секретарю:

— Генерал Эргашев застрелился.

Тура медленно прошел по коридору, спустился по лестнице, миновал вестибюль и вошел в дежурную часть, и никак не мог понять, почему все расступаются перед ним. Энвер, сидевший за столом дежурного, беззвучно шевелил губами, и никак не мог Тура объять смысл слов, которые говорил ему товарищ. Слова бились в него и отлетали, будто он был покрыт стеклянным футляром, пока стекло с хрустом не развалилось, и наконец до него дошло, что говорит, беспомощно повторяя раз за разом, Энвер:

— Устоз, сообщение из Ташкента. Ваша семья попала в автокатастрофу. Грузовик наехал. Ведутся розыски.

Тура присел за стол, удивляясь каменной неподвижности собственной души. Ни боли, ни ужаса, ни страха. Он не думал ни об уголовном деле, возбужденном против него, ни о приятном старичке Инояте-ходже и его учениках, ни об адвокате Рахимове, знавшем адрес Нади и Улугбека. Он не думал об умершем генерале Эргашеве и о лежащем в урчашминской больнице Силаче, он не думал о себе. Одна бессмысленная и навязчивая мысль давила его. Он думал о том, что скорее всего это придумал Отец-Сын-Основатель: победитель платит за все.

Из газет: