На тихой улице

Калеба впечатало в землю с такой силой, что даже не подскочила голова. Он почувствовал, как треснул череп, а потом у затылка собралась теплая лужица крови. Темные струи дождя заливали лицо, и он закрыл глаза, говоря себе, что все будет хорошо, он не умрет. Когда машина уехала, появилась другая – видимо, въезжала в квартал, и Калеб решил, что ему помогут. Он верил, что его еще можно спасти. Машина притормозила. Они остановились, чтобы помочь! Хлопнули дверцы, и он услышал голоса двух человек, мужской и женский.

– Боже мой! – вскрикнула женщина. – Звони… Ох, господи, позови кого-нибудь на помощь!

Как раз в этот момент завыли сирены, замелькали огни, а значит, к нему уже едут!

– Лучше отсюда убраться, – произнес мужчина.

– Что?!

Женщина опустилась на колени перед Калебом, он хотел протянуть к ней руку, но не сумел. Мужчина оттащил свою спутницу.

– Кто-нибудь ему поможет. Нам лучше уехать.

Калеб чувствовал, как она колеблется, но вдруг понял, что ее уже нет. Машина уехала. В уголках его глаз собрались слезы, но их смыл дождь. Может, соседи услышали выстрел и вызвали полицию? Они наверняка уже едут. Он ждал, такой одинокий, дрожа от проникающего сквозь одежду холода.

– Прости, – прошептал Калеб, но умер, так и не дождавшись помощи.

1 Год спустя Пейдж

Пейдж поливает бархатцы в палисаднике и удивляется тому, какие они уродливые. Эти оранжевые, как мякоть батата, цветы напоминают диван 1970-х годов, и она вдруг начинает их ненавидеть. Пейдж нагибается, желая вырвать их с корнем, и удивляется, зачем вообще посадила такое уродство рядом с идеальной перовскией, и тут у нее перехватывает дыхание от воспоминаний. Пикник на День матери, когда Калеб был в шестом классе. Какой-то идиот надолго оставил картофельный салат на солнце, и Калеб отравился. Все дети выбирали цветы в подарок маме, и хотя Калеба рвало майонезом, он настоял на том, чтобы тоже выбрать цветок. Он с гордостью вручил матери цветы в маленьком пластиковом горшочке, и она пообещала посадить их во дворе, чтобы всегда любоваться этими особенными бархатцами. Как она могла забыть?

К горлу подступают слезы, но Пейдж их проглатывает. Подбегает ее такса Кристофер и обнюхивает руку: он всегда чувствует, когда хозяйка вот-вот расплачется, а после смерти Калеба это происходит постоянно. Пейдж целует пса в макушку и смотрит на теперь уже прекрасные бархатцы. Ее отвлекает мальчишка, разносящий газеты, – он въезжает на велосипеде в тупиковый переулок и бросает свернутую газету прямо в спину малышу Кристоферу.

– Чокнутый урод! – вопит Пейдж, подскакивая, и швыряет газету обратно в мальчишку. Газета попадает ему прямо в голову и сшибает с велосипеда.

– Леди, вы совсем свихнулись? – выкрикивает он, забираясь обратно на велосипед.

– Это я-то свихнулась? Ты чуть не прибил мою собаку! Смотреть надо, куда кидаешь!

Он корчит рожу и налегает на педали, но Пейдж хватает шланг и поливает мальчишку, пока достает струей.

– Ах ты, говнюк мелкий! – кричит она ему вслед.

Через полчаса к ней в дверь звонит полиция, но Пейдж не открывает. Она сидит на заднем дворе, пьет кофе из кривой керамической кружки, на которой маленькими пальчиками вырезано слово «мама». Пейдж гладит Кристофера по голове, смотрит, как по кирпичной стене гаража вьется плющ, и гадает, насколько это опасно для фундамента. Когда она снова слышит звонок, то кричит:

– Я не собираюсь к вам выходить! Если вам надо поговорить со мной, я на заднем дворе.

Она с удовольствием заставляет полицейских обогнуть дом и надеется, что по пути в них вопьется ядовитый сумах.

– Доброе утро, миссис Моретти, – здоровается женщина-коп по фамилии Эрнандес.

Затем в разговор вступает белый. Пейдж терпеть его не может. Миллер. Ну конечно, послали Миллера с этими жуткими усами. Он больше похож на педофила, чем на полицейского. Как кто-то может воспринимать его всерьез?

– Поступила жалоба, – говорит он.

– Правда? А других дел у вас нет? Посерьезнее? – спрашивает Пейдж, по-прежнему лаская собаку и не глядя на полицейских.

– Вы напали на пятнадцатилетнего паренька.

– Ничего подобного, – огрызается она.

Эрнандес садится напротив нее:

– Может, расскажете, что произошло?

– А если не расскажу, вы меня арестуете? – спрашивает она, и полицейские молча переглядываются.

Пейдж ничего не может прочитать по их лицам.

– Его родители не хотят выдвигать обвинений, потому что…

Пейдж не отвечает. Потому что жалеют ее, нет нужды разъяснять.

– Мы не можем постоянно приходить сюда по таким поводам, Пейдж, – говорит Миллер.

– Вот и хорошо, – твердо произносит Пейдж. – Может, у вас появится время, чтобы заняться настоящей работой и узнать, кто убил моего сына.

Эрнандес встает.

– Вы же знаете, что не мы расследуем дело…

Но прежде чем Эрнандес успевает закончить фразу, Пейдж прерывает ее, не желая слышать оправдания:

– И может, предъявите обвинение идиоту, который чуть не убил мою собаку. Как вам такое, а?