На Тихом океане

— Good morning [47], Чарли! — приветствовал он меня. — Будьте готовы, скоро едем. Я уже предупредил мудали и оповестил своего штурмана условным сигналом. — При этих словах он указал на шарф, вывешенный, подобно флагу, из окна.

Мы не успели закончить завтрак, как дверь растворилась и в комнату вошел мужчина, весь облик которого выдавал в нем моряка. Он был длинным и тощим, у него была прямая осанка и медлительный, вразвалочку шаг; довершали портрет умные, маленькие глаза, остро и независимо поблескивающие над большим прямым носом.

— Welcome [48], Том! — сказал Раффли. — Как обстоят дела с яхтой?

— All right, сэр! На палубе все подправили, и она теперь в порядке.

— Угля хватит?

— Yes, сэр, хватит, чтобы дойти до Японии.

— Провизия и боеприпасы?

— Ни в чем нет недостатка. Впрочем, что касается провианта, то он может еще потребоваться, боеприпасы же практически не расходовались. Со времен нашей аферы в Мексиканском заливе, где немного поджарили торговцев черным деревом, мы не сделали ни единого выстрела. Наша «Долговязая Харриет» торчит на палубе, как жена Лота, которая, уж не помню, почему превратилась в соляной столп [49]. Черт побери! Я старый артиллерист, сэр; дайте мне возможность хотя бы еще раз услышать, как ворчит моя «Харриет», иначе от скуки я выпрыгну из собственной кожи!

Раффли рассмеялся:

— Терпение, старый медведь, тебе еще представится возможность сбыть с рук нелегкий груз.

— Здесь это невозможно, сэр. Мне не терпится выйти в море как можно скорее. Будь моя воля, я бы уже давным-давно поднял якорь и бороздил море!

— Well, Том! Так поднимай же якорь!

— Возможно ли, сэр?

— Вполне. Я отправляюсь сегодня экипажем в Коломбо и не желал бы оставлять судно здесь. Как можно скорее выходите в море, чтобы в гавани Коломбо я смог бы вас отыскать.

— Прекрасно, сэр Раффли. Как далеко это находится?

— Семьдесят миль.

— В таком случае я брошу якорь, когда вы туда прибудете. Это должно быть сегодня вечером?

— Думаю, да.

Штурман попрощался и вышел. Затем пришел посыльный мудали. Чиновник просил не отказать воспользоваться его экипажем, что, конечно же, было принято. Затем явился Калади — пожелать доброго утра.

— Ты разговаривал с Моламой? — спросил его англичанин.

— Да, сиди.

— Она поедет с нами?

— Я рассказал ей о двух магараджах, как они великодушны и могущественны, и она поедет, чтобы прислуживать вам.

— Что на это сказал ее отец?

— У Моламы нет ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры; у нее есть лишь я.

— Тогда ступай к ней. Через час мы выезжаем и ждем вас в жилище мудали.

— А мудали не схватит меня?

— Я бы ему этого не советовал. А теперь иди.

Взглянув на гавань, мы поняли, что на яхте начали разводить пары. Столб черного дыма заволок корму, паруса были поставлены, якорь поднят, и в тот момент, когда мы покидали отель, маленькое, суженное к килю судно пришло в движение, чтобы идти курсом на столицу Цейлона — Коломбо.

Прибыв к мудали, мы оказались встреченными изысканнейшими закусками. Затем подали два в Англии купленных экипажа, каждый их которых был запряжен шестеркой лошадей превосходной индийской породы. Первая предполагалась для Раффли и меня, вторая — для мудали. Калади и Моламе также был предоставлен экипаж.

По индийскому обычаю, перед домом стояла добрая сотня слуг: кули, гонцы, повара, так что любому встречному становилось ясно — ему выпала честь созерцать высокопоставленных вельмож.

Мы покинули Галле и добрались до Коломбо по ухоженной дороге, по сторонам которой тянулся нескончаемый ряд деревень; как игрушечные смотрелись дома, выглядывающие из буйной южной зелени. Ни один из уголков мира не способен сравниться с этой землей по богатству и разнообразию растительности. Типичнейшее дерево этой местности — папайя, которое обладает стройным, высоким и регулярно омолаживающимся стволом; на вершине, подобно зонту, произрастают длинные блестящие листья и масса солнцем напоенных плодов. Надо жить в этих широтах, чтобы понять первозданную красоту первых утренних часов в тропиках. Как чист и ароматен был воздух! Сколь незнакомым голосам отзывались сердца, сколь неизъяснимые предчувствия таили они! Было нечто Многозначительное и Могущественное в том отпечатке, который мир тропиков оставляет в душе, и возможно было представить вереницу многих лет отшельничества в этих райских местах…

Поездка наша протекала весьма быстро и счастливо. Уже на изрядном расстоянии от Коломбо тесные ряды более обустроенных, нежели виденные нами ранее, домов и отдельные европейские строения говорили о том, что мы приближаемся к столице. Плантации кокосовых пальм сменялись коричными садами правительства. Эти кустарники, плоды которых во многом способствуют торговле, имеют обыкновенно высоту от четырех до пяти футов, цветом и формой листьев похожи на сирийские. Улица с каждым шагом оживала все более и более: обширное предместье Коломбо производило впечатление города. Наконец мы достигли знаменитого, почитаемого сингальцами дерева баньян [50].