На той неделе: купить сапоги, спасти страну, выйти замуж

Так проходит минут двадцать, морозец вполне заметный, мои насквозь мокрые ноги совершенно закоченели. Хорошо, что шапка с собой была, хоть уши удалось спасти. Не заболеть бы после этого, и зачем только я вообще сюда потащилась... Наконец впереди открывается дверка, толстый милиционер встает в проеме и начинает пропускать по одному.

Когда очередь доходит до нас с Лялей, выясняется, что вдвоем с одним талоном входить нельзя. Расстроенная Ляля передает мне талон и деньги, но я, уже знакомая с этими ментовскими штучками, говорю ей тихо: «Иди туда, где выход, и стой там, я знаю, что делать». Сую талон в нос менту, прохожу мимо него, поднимаюсь по лестнице на второй этаж и через весь длинный зал иду к выходу. Там для таких умных, как я, тоже стоит милиционер, но я, нимало не смутясь, подхожу к нему и очень уверенным тоном заявляю: «Сейчас должна подойти моя сестра, мы с ней в очереди разминулись, и у меня ее талон остался, вот он, — при этом демонстрирую менту свой единственный талон, — пропустите ее, пожалуйста». По лестнице подымается запыхавшаяся Ляля, я хватаю ее за руку, и мы входим внутрь. Мент не произносит ни слова — то ли вообще не понял, что происходит, то ли ему наплевать.

— Ну ты даешь! — только и говорит Ляля, и мы устремляемся в обувной отдел.

Там уже выстроилась очередь, где-то минут на сорок, мы занимаем и отходим побродить по магазину. Пока мы покупаем по мелочи то и се (ничего особенного тут и нет — какая-то косметика, кофточки так себе, сумочки), Ляля просит меня уступить ей сапоги, если будет ее размер. Просьба ее оправданна, потому что размер ноги у Ляли нестандартный, сорок второй, и если у меня есть проблемы с покупкой обуви, то у нее их втрое больше, и потом, она мне все привезла... Но, с другой стороны, очень жалко уступать сапоги, они нужны до зарезу, мне просто не в чем ходить, да и мечта была уже так близко... Я бормочу что-то неопределенное вроде: «Там посмотрим», — и мы возвращаемся в свою очередь.

Она уже на подходе, минут через пять мы предъявляем заветный талон, и нас впускают в отдел. Продают сапоги и туфли, на один талон — одна пара обуви. Туфли нам на фиг не нужны, мы прямым ходом кидаемся к сапогам. Чудесные сапоги, австрийские, коричневые, на «манке». Я беру примерять свой размер, Ляля — самый большой из имеющихся. Ляле сапоги малы — вопрос отпал сам собой, а мне великоваты, я беру на размер поменьше. Эти оказываются тесны, я опять беру другую пару. Пока я меряю, Ляля бродит вокруг в слабой надежде обнаружить что-нибудь своего размера. Но вот вожделенные сапоги выбраны, я плачу деньги в кассу и, держа чек и коробку в руках, прохожу на контроль. Продавщица перевязывает коробку, надрывает чек и говорит мне:

— Ваш талон, пожалуйста, — чтобы поставить в нем штамп.

И тут я понимаю, что талона у меня нет. Вот только что был, минуту назад держала в руках, и — нет. Ужас, отразившийся на моем лице, столь явствен, что продавщица жалеет меня, говорит:

— Да не волнуйтесь вы так, отойдите пока в сторонку, поищите спокойно и заберите свою коробку, не найдете — назад поставите, без талона я отпустить не могу, — и подает мне мои сапоги.

Дальше я уже мало что соображаю, помню только, как в замедленной съемке: я судорожно роюсь в сумке, мечусь по отделу, роняя то кошелек, то перчатки, спрашиваю в отчаянии у людей, не видали ли они здесь талона — глупость, конечно, но мне не до размышлений, — а Ляля с нордическим видом ходит за мной, подбирая мои вещи, и даже не пытается ничего говорить. Так проходит минут десять, вдруг каким-то остатком разума я понимаю, что все кончено, талон пропал, но сапоги-то пока не отняли. Вот она, коробка, в руках. В последнем приступе отчаяния я беру ее под мышку, прикрывая, насколько можно, рукавом, и неспешным шагом направляюсь к выходу из отдела.

Я иду медленно, но решительно, молясь про себя, чтобы только Ляля не заорала у меня за спиной: «Ты куда?!» Слегка оглянувшись через плечо, замечаю Лялю, идущую следом за мной и прикрывающую коробку сзади. Господи, какая же она умница, все поняла!

Продавщица на контроле отвлеклась разговором с кассиршей, еще одна на выходе не обращает на нас внимания — тут все с коробками, да и толпа кругом. Мы выходим из обувного отдела и идем через зал к общему выходу, все убыстряя шаг. На лестнице мы пускаемся бегом и, выйдя наружу, продолжаем бежать. Мы несемся, тяжело пыхтя, по неосвещенной улице, и только на полпути к метро, видя, что никто не гонится вслед и не свистит, останавливаемся передохнуть, и тут я замечаю, что у меня в руке зажат надорванный чек.

— О Боже, Ляля, — говорю я, — смотри, я же за них заплатила! Вот, сто тридцать пять рублей. Значит, я их не украла?! Какого черта мы так несемся?

Мы хватаем друг друга за руки и начинаем хохотать, как ненормальные, всхлипывая и завывая от смеха. Кажется, на нас оборачиваются прохожие. Отхохотавшись, мы продолжаем путь к метро, взахлеб обсуждая подробности происшедшего. Часть пути нам ехать вместе, так что мы продолжаем вспоминать, уже сев в полупустой по позднему времени поезд.