На той стороне

Вот пошли мы ночью на ту сторону, за кордон к туркам. Дядя Семён тропинку бадиком щупает. Слева скала бок обдирает, а справа – пропасть, впереди – страх и ужас. Перевалили мы туда благополучно. Легли за валун отдыхать. Ночь томится – дышать нечем. По щелям цикады цвиркают. Ну, как сверчки наши, только на воле живут. Я и задремал. Вдруг, пинок по рёбрам – вставай, мол, чего, малец, заспался? Вскочил – солнце из-за горы уже в наш валун упёрлось. А по бокам два турка-пограничника, башибузуки, смеются. Дядин костыль разглядывают. Кручусь – а где же сам-то он? Лежит дядя Семён, щерится, шея разломана, как у барана резаного, а глаза в меня уткнулись, и не узнают вроде. Я, сперва, ничего не понял. Тряхнул со сна головой – смотрю, а дядя Семён всё так же лежит, только из разлома на шее кровь потихоньку сочится прямо в болото чёрное, зелёными мухами обсиженное. Откуда они только взялись? Тьма мух! Я и присел на камни. Стоять не могу и кричать не могу, изо рта только бульки идут. Подхватывает меня турок под мышки, ставит на землю, а я снова валюсь. Такая слабость напала, и между ног мокро.

Поговорили они что-то между собой, оскалились, взяли меня за руки и за ноги, раскачали – да и в колючки, где пропасть туманилась. У меня сразу ночь перед глазами встала, и звёзды закружились, как мухи. Очнулся – солнце жарит, а я, как барин, лежу. Между двух камней застрял. В голове молотки колотят. Прислушался – одни молотки в голове, ничего не слышно. Кое-как выкарабкался и на карачках обратно к аджарцам пополз. Как мы ночью шли – ума не приложу! Чтобы снова в пропасть не загреметь, я так на карачках и вышел. Колени в кровь иссадил.

Да, про что это я? А-а, вон к чему! Плесни-ка мне ещё!

Перед друзьями, рядом с поваленным амбулаторным пузырём, стояла чуть початая бутылка местной «монопольки».

Товарищ набулькал рассказчику в подставленный стакан.

– Ну и врать ты здоров! Турки и тебе бы секир-башку сделали.

– Может и сделали бы, если я бы не обоссался. А так, они посмеялись да и сбросили, как мешок с навозом, меня в расщелину.

Побрезговали.

Ты вот слушай, к чему я это вспомнил-то. Живут там красавцы – абреки, по-ихнему. Ну вот, как мы с тобой. Как пора жениться приходит, они сразу же высматривают невесту, ночью переломят через седло – и в горы! Денёк-другой побудут в горах и в свой аул возвращаются. Считается у них, что они уже под небом обвенчались. Отец такую дочь ни за что обратно не возьмёт. Закон гор! Никакого бакшиша! Сумел – увёл. Не сумел – пулю меж лопаток всадят, или кинжалом – шварк под ребро! Да. Плесни ещё! Нам с тобой сегодня не работать. Выходной. Имеем право!

Приятель снова налил ему в стакан, не забыл и себя. Разломил надвое краюшку:

– На! Говори, что сказать хочешь!

– А что сказать? Думай сам, голова не для вшей. Если ты и взаправду жениться вздумал, то я тебе помогу. Роднёй будешь. Только смотри, чтобы всё честь по чести было. Иначе – вот он!

Сергей вытащил из-за пазухи маленький, не больше портсигара пистолет.

…В свои молодые дурачьи годы я не раз выпрашивал у дяди Серёжи эту историческую игрушку, которая досталась ему, как память от старого флибустьера и контрабандиста Сени Монгола, рискового дяди Семёна, зарезанного турками на потаённой каменной тропе при восходе батумского солнца.

Дядя Серёжа всегда старался не понять мою заветную просьбу, уходил от разговора или, выпив предложенный стакан, взмахивал перед глазами раздробленной немецкой пулей ладонью, вроде отдёргивал от лица занавеску, вытирал повлажневшие губы и молча уходил домой, не слушая моих объяснений в необходимости передать ствол мне.

Но это было много-много лет позже, а пока два товарищ сидят на завалинке деревенского дома и решают какие-то свои неотложные дела за початой бутылкой.

Стояло время великого надлома, кумачовое время коллективизации…

– Спрячь пушку! – повеселевший товарищ ладонью отстранил направленный на него курносый английской выделки пистоль – Ещё будешь? – показал глазами на бутылку.

– Не! – круто махнул головой другой. – Хватя!

– Ну, тогда пойдём в амбар спать, чего людей выпивкой смущать?

Два друга, обнявшись, пошли за огороды к добротному, ещё старых времён, рубленому на два ската строению.

20

Мысль выкрасть в русском селе невесту была насколько абсурдна, настолько и верна.

Тогда в нашей глубинке порядки были ещё строгие, а мораль правильная. Надкушенным яблоком брезговали. Девчата блюли свою честь и без мамкиного надзора. Парням лишнее не позволялось. Все про всех всё знали – и не приведи Господи, в любовном порыве оступиться! Если до дёгтя на воротах невесты и не дойдёт, то замуж ей, наверное, придётся выходить или за вдовца, или в другую деревню по предварительному сговору за очень уж нетребовательного жениха, потерявшего от нескромных прелестей голову.

Конечно, случалось всякое, но стержневая линия была такая.

Поэтому даже если яблоко оказывалось дубовым, а зубы хлипкими, то проведённая с парнем ночь, уже гарантировала наверняка – податливость невесты к замужеству.

А уж если парень на хорошем счету у родителей невесты, то свадьба предрешена.