На той стороне

– Мерещится мальцу, говоришь? – спрашивает он у матери. – Ну, это дело мы уладим. Господь поможет. Малец-то у тебя, как песок речной, всё впитывает. А что впитает – там и остаётся. Ну-ка, иди сюда! Иди-иди, не упирайся.

Чудной постоялец наш поймал меня за пройму штанишек жёстким, как стручок засушенной фасоли, пальцем и подтянул к себе.

– Подь сюда! – дедок улыбался, маленькие чёрные глазки весёлыми мышатами сновали туда-сюда в пожухлой осенней траве бровей. Подмаргивая и гримасничая, он делал какие-то движения руками перед моим лицом. – Не бойся деда! Дед тебе одну штучку волшебную покажет. Ты веришь в сказку?

Чёрные мышки перестали бегать и превратились в маленькие блестящие гвоздики, кончики которых вонзились в меня и прошили насквозь до самого затылка. Лицо благостного старичка изменилось, стало не улыбчивым, а строгим.

Теперь он смотрел на меня, как старый взыскательный учитель на непонятливого ученика – губы что-то шептали, звуки были приглушены, но ритмичны и складные, как в старинной русской песне.

Под его ладонью лёгкой, как опустившийся на голову осенний лист, я потерял ощущение собственного веса и растворился в сквозивших в наше окно уже неприветливых и стылых предзимних сумерках.

Старичок, не отворачивая от меня взгляда, велел моей матери зажечь керосиновую лампу. Потом попросил принести гранёный стакан колодезной некипячёной воды и полез в свой сказочный холщёвый мешочек, из которого вытащил величиной с большое яблоко хрустальный шар и поставил его передо мной возле лампы.

Из чрева шара ударили в потолок, в стены, в гаснувшие окна молнии света, превращая скучную холодную избу в праздничный дворец. У меня уже не было сил отвести глаза от этого волшебного шара.

Пока мать ходила за водой, пока искала в комоде стакан, старичок всё так же держал у меня на темени осенний лист ладони. Голову стало припекать, как на солнечном пригорке.

Когда мать принесла воды, волшебник поставил стакан перед шаром. Теперь в глубине стакана появилось светлое пятнышко, на которое старичок и велел мне смотреть, не отрываясь.

Волшебник опять прошептал что-то, кинул щепотью белый порошок, от которого вода в стакане тут же вскипела и улеглась, а пятнышко света стало разрастаться и заполнило весь объём стакана, высветив его изнутри.

Странно, но я увидел там наш дом, освещённый утренним солнцем, крыльцо и самого себя сидящим перед домом на приступочках, в коротких штанишках с проймами крест-накрест и в белой рубашонке.

В руках у меня была маленькая дудочка, и я вертел её, не зная с какого конца в неё дуть, чтобы она заиграла.

Откуда-то ко мне, сидевшему там, на приступочке под весеннем солнцем, подошёл наш волшебный постоялец, и показал мне, с какой стороны играет дудочка.

«Чудно, как-то получается? – пронеслось у меня в голове. – Я и старичок в осенней холодной избе и сразу же там, на весеннем ласковом солнышке. Чудно!..»

Но тут из дудочки полились горестные звуки, после которых я уже ничего не помнил.

Очнулся на другой день в своей кровати.

В доме было светло от выпавшего ночью снега, светло и просторно. Старичка уже не было. Они с отцом ушли на работу копать артезианский, как говорил отец, колодец глубиной в тридцать с лишним метров.

Вот эта работа и спасла нас от голода в тот далёкий послевоенный год.

В Бондарях, объединив колхозы, создали на базе их совхоз, и теперь для многочисленной скотины, на вновь построенной ферме, требовалась вода, много воды.

Как рассказывал отец, старичок долго ходил возле фермы, крутил так и сяк ивовый прутик и, наконец, остановился, потоптался ногами, приминая поржавевшую от осенних дождей траву.

В центре этой круговины сам директор совхоза вбил свежеструганный кол, отмечая зев будущего колодца.

Водоносная жила, правда, была глубокая, о чём старичок-колодезник и поведал директору. Но жила была сильной, и решили копать здесь.

На сооружение колодца чудесный старичок и сосватал моего отца, за что вся наша семья была ему благодарна.

За каждый рабочий день отец и наш постоялец приносили по буханке хлеба – только что выпеченного, ещё тёплого, ноздреватого и мягкого, дышащего запахом, который нельзя никак объяснить.

Кто ел хлеб на лебеде, тот меня поймёт. Настоящий Божий Дар. «Хлеб наш насущный…»

Денежный расчёт директор обязался сделать только после выполнения всех работ. На том и согласились. Копать придётся целую зиму, поэтому хлебом до самой весны мы будем обеспечены.

Вот, вспоминая то время, я ясно вижу своего избавителя от страшных, мучивших моё детское сознание образов. Но не помню имени этого старичка. И мои родители, когда я их позже расспрашивал, тоже не помнят. Звали его «дедушкой» да «дедушкой», вот и всё тут.

Уйдут утром отец с «дедушкой» на работу, а вечером мы, сбившись в кучу на широкой тёплой спине русской печи вместе с матерью, тревожно ждём их возвращения.

Работа тяжёлая, опасная, вечер длинный до бесконечности, но вот приходят они, впуская в избу нахальное морозное облако, которое стремится взобраться к нам на печь, но по дороге половичков куда-то исчезает, оставляя запах талого снега.