На той войне

Уже на второй день стали брать кровь у сестер и санитарок по заранее составленному Катей Мариничевой списку. Пухленькая, рыженькая Маша Прокофьева попросила забрать у нее сразу пятьсот граммов.

— Ты что, с ума сошла? — удивилась Катя. — Как работать-то будешь?

— Да понимаешь, какое дело... Таджика тут одного я из шокового состояния вывела, на операционный стол быстро пристроила, его поддержать надо, чтобы не умер.

— Влюбилась, что ли? — еще больше удивилась Катя.

— Скажешь тоже! У него невеста есть. Самая красивая девушка в ауле. Говорит, если умрет он, то и она тоже. О двух жизнях идет речь. Разреши? Мне ничего не сделается.

Взяли у Прокофьевой пятьсот граммов крови, и она, как все, поднялась и пошла работать, немножко чумная, но довольная, что по ее вышло.

Катя продержалась трое суток. Едва выдастся свободная минутка, выйдет из операционной Рюмин, Катя выгонит из нее мужчин-санитаров и прикажет:

— Танька, коли!

Сделает Таня укол кофеина, и снова бодра Катя Мариничева, четко работает на следующей полостной операции, не забывает и о других обязанностях старшей медицинской сестры медсанбата.

Небольшой перерыв выдался. Катя успела перекусить, перевязочные материалы выдать и зашла в шоковую, не пришел ли там кто в себя. Не найдя таких, присела на свободные носилки, гудевшие от долгого стояния ноги вытянула, а как свалилась, не запомнила. Проснулась от негромкого разговора санитаров Крохмаля и Норовило:

— Такого еще не бывало, чтобы столько тяжелых, будто из инкубатора какого, — глушил Крохмаль свой бас.

— Так, говорят, утром побьют, они и лежат до вечера. Знаешь, поди, эти места?

— Еще бы! Как у плешивого лысина. Отход бы, что ли, уж поскорее давали.

Катя была в халате, бойцы лыжного батальона в белых маскировочных костюмах, потому, сообразила она, санитары не заметили ее в полутемной палатке и не разбудили. Вскочила рывком. Крохмаль и Норовило едва себя крестным знамением не осенили:

— Эт-т-то вы, т-то-ва-рищ лей-те-нант? А мы думали, т-тут мертвые все!

В тамбуре Катя чуть не сбила с ног Прокофьеву. Халат у нее весь в крови, перчатки с рук не сняты, и ими Прокофьева утирает текущие из глаз слезы.

— Что с тобой, Маша?

— Умер! Не спасла! — с трудом выговорила Прокофьева и побежала прочь, чтобы выплакаться без свидетелей.

* * *

К рассвету четвертого дня остатки наступающих дивизий отвели с нейтральной полосы на линию обороны, а затем и в тыл. Отходила и санитарная рота. Везли на санях последних раненых, имущество. Сами, засыпая на ходу, плелись следом.

Напряжение, на котором держались сутками, спало, и сразу истаяли силы. То и дело спотыкаясь, брела, тащилась за Переверзевым Маша Варламова. Все эти дни ей не удалось не только прилечь, но и присесть как следует: отпаивала горячим чаем перемерзших раненых, тяжелых кормила с ложки, перевязывала, без конца таскала на носилках от волокуш в палатки, потом из палаток на сани для отправки в медсанбат. Нестерпимо болели и ныли оттянутые непомерной тяжестью руки, пальцы на них свело, и казались они такими немощными, что не сумели бы удержать и простую палку.

Сотни изувеченных, истерзанных голодом и холодом солдат прошли перед глазами Маши Варламовой, и все почему-то слились в лицо пожилого, заросшего белой щетиной бойца, едва ли не первого в этом потоке. «Сестричка, запиши адресок и напиши, что я погиб под Новгородом. Может, старуха найдет когда-нибудь мою могилу?»

Солдат был плох, Маша и утешать его не стала, побежала искать карандаш и бумагу, а когда вернулась, нашла бойца мертвым. А ее уже ждали и звали другие. Сунула пустую бумажку в карман халата, поспешила на помощь к ним.

Утро вызревало пасмурное. С неба валились крупные хлопья снега. Расположение санроты немцы не раз обстреливали такими снарядами, что в воронке дом можно спрятать, и потому на начавшийся обстрел бризантными никто и внимания не обратил. Рвутся где-то в небе, ну и пускай себе. Даже когда взвилась на дыбы под командиром санроты Горюшиным Майка, сбросила его на землю, решили, что испугалась чего-то лошадь, и все. Хотели помочь Горюшину подняться, а он оказался мертвым. Смерть Горюшина походила на неожиданную и нелепую смерть вполне здорового человека в мирное время, но даже это не потрясло вконец измученных людей. Положили тело на сани и поплелись дальше.

Боль и непостижимость утраты почувствовали вечером, на похоронах.

Наступление было ненастоящим. Требовалось обезопасить ленинградцев от нового штурма города. Для этого и «показывали» дивизию фашистам в разных местах под Новгородом, ради этого и бросили в демонстрационное наступление и на некоторое время оттянули силы врага от Ленинграда.

8