На той войне

— Если обиделась на что, так скажи. Все так хорошо было, и ни с того ни с сего...

Люба прикусила задрожавшую губу и отвернулась.

— Не думал, что у тебя такой характер, — после продолжительного молчания и уже с раздражением начал Саша, но она перебила его:

— А какой у меня характер? Какой? Ну-ка, скажи!

— Да вот такой... Пришла сердитая, слова из тебя не вытянешь. Если так дальше пойдет, то...

Вот как он заговорил! Потеряв над собой власть, Люба повернулась к Саше:

— У нас дальше никак не «пойдет». Понял?

— Минуточку! — словно защищаясь, протянул руку Саша.

— Никаких минуточек! Я думала, у нас с тобой все no-честному, а ты женат. Эх ты!

Саша стоял растерянный, смотрел на нее широко раскрытыми немигающими глазами и даже не пытался оправдаться. «Значит, правда!» — решила Люба и пошла, нелепо размахивая руками, потом побежала. В висках молоточками стучала кровь, из глаз хлынули давно сдерживаемые слезы. Люба невольно перешла на шаг и шла, ничего не видя перед собой, пока руки Саши не обхватили за плечи и не остановили. Она рванулась, но он удержал ее и повернул к себе.

— Кто тебе наболтал на меня? Кто?

— Это мое дело, — не отвела Люба глаз от его искаженного гневом лица.

— И мое — тоже. Тебе наговорили черт знает что, а ты, вместо того чтобы спросить у меня, поверила? Это, по-твоему, честно, да?

— Пусти меня! — снова рванулась Люба.

— Отпущу, но сначала ты меня выслушаешь. Я с тридцать девятого года — с тридцать девятого! — в армии! Сама подумай, когда и на ком я мог жениться. И остынь.

— И ты успокойся.

— Успокоишься тут, — он убрал руки с ее плеч, подрагивающими пальцами стал свертывать папироску, закурил. — Надо же придумать такое! Да если хочешь знать... Мне до тебя и не нравился никто, я и не смотрел ни на кого, а ты... — Саша закашлялся.

Вот это и надо было услышать Любе. Виновато поглядывая на Сашу, тронула за рукав.

— Извини меня.

— И ты меня прости, но так обидно мне стало. Они отошли к бугру, сели на расстеленную Сашей плащ-палатку.

— Тебя не потеряют?

— Я сказал ординарцу, где буду. В случае чего прибежит.

— Пусть лучше не бегает.

— Я тоже так думаю. Ты мне веришь?

— Сейчас да, — не задумываясь, ответила Люба. — Давай не будем больше об этом...

Под вечер, солнце уже давно катилось в немецкую сторону, Люба несколько раз взглянула на Сашу и решилась:

— Я должна... в общем, в меня влюбился один капитан. Из выздоравливающих. Предлагает дружить с ним.

Лицо Саши стало напряженным и заговорил он, с трудом подбирая слова:

— Я бы, конечно, не хотел, чтобы так получилось, но... Зачем ты сказала мне это? — спросил он с такой болью в голосе, что Люба испугалась.

— Чтобы ты все знал обо мне и верил. Мы должны говорить друг другу правду без всяких утаек. Так ведь?

— Но он тебе нравится?

— Нисколечко. Не думай о нем, Саша. Мне никого, кроме тебя, не надо! — это признание вырвалось непроизвольно, от полноты охватившего Любу счастья и смутило ее. Она торопливо пожала Саше руку, попросила не провожать ее и пошла, не смея ни оглянуться, ни поднять глаза от земли.

В батальон вернулась однако веселой, и это не укрылось от рыжих, все подмечающих глаз Клавы Отрепьевой. С первого появления Саши в медсанбате, когда она заявила, что дает голову на отсечение, «если этот старший лейтенант очень скоро снова не появится», с участием следила она за развитием событий, хотя продолжала и насмешничать.

— Утром мрачнее тучи была, а к вечеру солнышко разгулялось. Почему бы это? — спросила своим четким московским говорком.

Люба рассказала о записке.

— Дай взглянуть. Я найду, кто это сделал, — загорелась Отрепьева.

— Порвала я ее.

— Напрасно. Это же подлость! А подлость надо пресекать в зародыше. На комсомольском собрании можно было такой поступок обсудить.

— Еще что? Ты бы согласилась, если была на моем месте?

— Я? Ни в жизнь! Я бы сама нашла управу.

— То-то и оно. Забудем об этом, Клава.

— Можно и забыть. Мне бы пусть каждый день такие записки подбрасывали. И пусть в них вся правда была, плевала бы я, если на моем горизонте такой парень появился. Не ужинала еще? Иди скорее — через полчаса на дежурство заступать.

6

Над дорогой, над перелесками висела въедливая, смешанная с дымом пыль. Догорали подожженные фашистами деревни, впереди, одна за другой, вспыхивали новые. Несусветная жара стояла на дороге. Пропотевшие много раз гимнастерки покрывались новыми пятнами солевых разводов, липли к спинам.