На три сантиметра взрослее

— Попробуйте ее о чем-нибудь спросить! — предупреждаю я.

— А что будет? — спрашивает мама. — Ты сразу говори, что будет. Я должна знать. — Интересно, шутит она или нет? Иногда я не могу этого понять. Может, она и сама не понимает. — Так что же будет? — не унимается мама. — Ну, говори! Сервиз разобьешь и вазу? Улановский, запри-ка сервиз и вазу в сервант.

Вот пойми, в шутку это или всерьез? Однажды, правда, было такое: я пригрозил, что разобью вазу и сервиз. Но тогда я был в более юном возрасте и пригрозил с отчаяния: Улановский собрался идти в школу защищать меня, после того как я пришел домой с синяком.

— Я не буду ничего разбивать, — говорю я. — Я просто уйду вместе с ней.

Мама умывается холодной водой. Так она всегда делает, чтоб привести себя в норму.

— Чего вы боитесь? — пытаюсь я выяснить.

Они переглядываются и не удостаивают меня ответом.

— Зови девушку обедать, — распоряжается мама.

За обедом они разговаривают бодрыми голосами.

— Чувствуйте себя как дома. Ешьте. Нет, ешьте как следует!

— Она чувствует себя как дома, — говорю я. — И она ест как следует.

— Ну да, конечно, — говорит мама.

Наташа уже поняла, что происходит. Она поскучнела.

Чего они все-таки боятся? Неужели человек так страшен, если он не сослуживец, не родственник и не знакомый? Они все же догадываются, что ведут себя не очень-то, иначе б их бодрые голоса не звучали так заискивающе.

На третье мы едим большущий арбуз, привезенный родителями из Крыма. На полу в углу лежит еще один — совсем уже громадный.

— Это для Шуры, — говорит мама и, не глядя, показывает пальцем. — Улановский искал его по всему Симферополю. Отнесешь.

Давно уже я не ходил с авоськой. Когда родители дома, я этим занимаюсь раза два в неделю. О том, как это выглядит, я расскажу в следующей истории.

…Я вкатываю в авоську этот самый большой на свете арбуз; потом я поднимаю авоську и держу на весу: арбузище приятно тянет вниз. Все не отводят от него глаз: в доме не проходит неловкость, и пялиться на это богатство в авоське все-таки лучше, чем думать, что бы такое сказать или сделать. Я держу его на весу — а они все пялятся. А я держу. Потому что никак не могу решить, как поступить — взять Наташу с собой или уйти одному. С моим планом оставить Наташу в нашем городе сейчас, конечно, к маме и Улановскому не подступишься. Сперва нужно успокоить их. Лучше всего было бы на несколько дней поселить Наташу к кому-нибудь. Может, к Владику? Или с Шурой сначала поговорить? Однажды Шура меня спрашивала, не знаю ли я женщину, которая б за жилье согласилась присматривать за девочкой. Нужно было, чтобы женщина эта работала во вторую смену, потому что мать девочки работала в первую. Помнится, очень трудно было найти такую женщину.

Пожалуй, одному удобней будет поговорить с Шурой. А Наташа останется. Я ей кивну. Это будет ободряющий кивок: я скоро вернусь. Но выходит совсем не то, даже не кивок, а какое-то странное телодвижение. Наташа подходит ко мне.

— Юра, ты уходишь без меня?.. Ладно. Идем, я провожу тебя. — В прихожей она мне шепчет: — Да что ты волнуешься? Не волнуйся, что-нибудь придумаю. Вот какой ты! Да что ты беспокоишься?

Обидно. Значит, у меня такой вид, что надо утешать. А мне так хочется быть спокойным и надежным. Надо сделать, чтобы Наташа это почувствовала. Я придаю глазам твердость. Я буду спокойным, надежным и рассудительным — вот таким. Я так занят своими глазами, что как бы не замечаю того, что Наташа поднимается на цыпочки и чмокает меня в щеку.

— Ну вот, — говорит она, — теперь ты спокойней. — Дотрагивается рукой до моего плеча: — Ну, иди… Все будет хорошо.

Я еще долго ощущаю по-особенному это место на щеке, куда она поцеловала. Что это ей вздумалось? Наверно, оценила мои старания быть надежным.

Вот он, тот самый поворот, где шоферы представляют себя гонщиками; я сворачиваю и вижу моего названого, тоже с арбузом в авоське — он, похоже, поджидает меня на том же месте, где я в первый раз увидел Наташу.

— Юра, я знал, что ты появишься здесь с арбузом.

Что с ним? Что за важность напустил на себя человек? Кажется, что он сделал глубокий вдох и решил уж ни за что не выдыхать.

— Юра, — приступает он к важному разговору, — я жду тебя, собственно, для того…

Я прикрикиваю:

— Что это за словечки такие «собственно для того»?

— Юра, что ты злишься? У меня важное дело. Ну, может быть, я не так сказал…

Важности в нем ничуть не убавляется, хоть он — я вижу по его глазам — уже успел сравнить наши арбузы, я тоже успел убедиться, что несу не самый большой на свете.

— Наш все-таки больше! — Он чуть не выдыхает, но спохватывается. — Юра, как чувствует себя Наташа? Как ее приняли?

Конечно же, он что-то такое знает, о чем я не догадываюсь: к нему просто прилипают всякие сведения.

— Понимаешь, у нас небольшой заговор с мамой Владика. Ты же знаешь, она обожает Наташу. Она просила тебе передать, что в случае чего с удовольствием возьмет Наташу к себе…

Вот что значит уметь доверительно разговаривать со старушками! Я беру у него авоську с арбузом.

— Иди, — говорю я, — и позвони ей. Скажи, что это сегодня же надо сделать.