На три сантиметра взрослее

Сколько у меня до Виктории перебывало в советчиках! Одно время даже был фараон Рамзес II — я его взял для интереса: хотелось посмотреть, что из этого получится. Он был неплохим советчиком, только при его правлении я слишком часто дрался. Был у меня в советчиках и философ Фрэнсис Бэкон — после того как я прочел о нем книжку. Хороший был советчик, ничего не скажешь, я здорово при нем поумнел, но вот беда: у меня появилась привычка ходить по улице в глубокой задумчивости, взъерошивать шевелюру и по-идиотски прикладывать палец ко лбу. Пришлось его заменить Жаном Габеном из фильма «Сильные мира сего». Никто у меня до Виктории долго в советчиках не задерживался: один слишком стар оказывался, другой — слишком серьезен, третьих я отвергал за некрасивость или еще за какой-нибудь изъян, четвертых трудно было себе вообразить, поэтому они не могли давать советов; многим я дал отставку из-за профессиональной непригодности; помню, при одном таком, профессионально непригодном, я начал говорить так: «Прекратите эти безобразия!» Кошмар! А на первый взгляд он был таким хорошим советчиком. В общем, я взял в советчики Викторию и ни разу об этом не пожалел, хоть иногда я до того забываюсь, что начинаю держать руки, как она. Мама уже заметила: «Как ты держишь руки? Ты что — певица?» Но эти маленькие неудобства не стоит принимать всерьез. Советоваться с ней приятно. Она дает дельные советы. Чего ж еще? Правда, однажды я замечаю, что это опасный советчик.

Это связано с моим названым.

— Юра, что делает Феликс?

— Я его не видел со вчерашнего дня, — отвечаю я. — Наверно, лежит на диване.

Она останавливается в коридоре у окна, и мы продолжаем разговор о моем названом. Вчера она была в белой блузке, а сегодня — в кремовой, это само собой замечается.

— Мне Анатолий Трофимович рассказывал о вчерашнем. Это очень неприятно.

Еще бы… Я бы на месте моего названого после того, что случилось, вообще бы в школе не появился: при всем классе, при всех мальчиках и девочках он на физкультуре отпраздновал труса — не прыгнул в воду с трехметровой вышки. Ну, если б он еще сказал: «Боюсь, не буду», — это б еще не так страшно. Но он же невероятное выкинул. Поднялся на вышку в своих гигиенических плавках, в которых еще замороженный человек учился плавать, и ломался там, наверху, пока ребята по одному прыгали. Он подходил к краю, потом отбегал, подпрыгивал по-клоунски — чего он только не выделывал! Все думали, что он дурачится. Да он и сам все так представлял. Но когда все прыгнули, мой названый начал спускаться… Спускался он, жалкий человек, с ужимками — он все еще надеялся это шуткой представить. Только никто уже не смеялся, некоторые девочки отвернулись.

Мой названый даже не подошел к нам, не стал в строй, и физрук ему ничего не сказал. Мы вернулись в школу, а он приковылял домой и, конечно, залег на диване. Когда мой названый в отчаянии, он первым делом ложится на диван. Как-то он пролежал на диване больше суток.

— Как ты к нему относишься? — спрашивает Виктория.

— Вообще-то неважно.

— Заметно, — говорит Виктория. — Помоги ему. Такое может на всю жизнь пришибить.

— Он добрый, — говорю я. У меня, оказывается, и для моего названого находится похвала. Я сам не понимаю, чего вдруг мне вздумалось его нахваливать. Виктория пристально смотрит на меня, я вижу, она тоже старается понять это.

— Ну да, — говорит она, что-то решив. — Теперь ты должен ему помочь… Ему нужда победа. Хоть какая-нибудь. Ну, придумай же!

— Я его заставлю прыгнуть с вышки.

— Смотри не утопи. Позвони мне потом.

После уроков я иду к моему названому.

— Почему тебя нет, когда твоему брату плохо? — встречает меня Нюся.

Мой названый лежит на диване — спиной к человеку, который пришел ему помочь.

— Нюся, оставь нас одних, — говорю я.

Нюся уходит, но мой названый еще долго не соглашается повернуться ко мне лицом. Наконец он поворачивается: я вижу потеки от слез, под глазом прилипло перо. Но не будем улыбаться.

— Феликс, — говорю я. — Это неприятно, но поправимо.

Он начинает плакать.

— Юра, — говорит он, — я трус. Зачем мне жить? Я хотел повеситься, но не могу…

Тут я замечаю, что у него в руке веревка.

— Давай сюда веревку, — говорю я. — Все равно ты не повесишься. Давай сюда! Ты что, не понимаешь, какая это комедия?

Я забираю веревку и начинаю трепать моего названого за плечо. Сами собой выговариваются дурацкие словечки: «Ничего… это чепуха… мы с тобой это исправим!» Но моего названого нельзя жалеть: он сразу же переключается на свою двойку по геометрии.

— Юра, — хнычет он. — Юра, ты мой единственный друг. Ответь, как мне жить?! Все меня двойкой попрекают. Все попрекают! А никто не поинтересовался, почему у меня эта двойка!

— Брось сочинять, — говорю я. — Ты брось это! Все интересовались.

Как это ему пришло в голову, что мы друзья? По-моему, он чересчур серьезно воспринимает наши отношения.