На три сантиметра взрослее

Она появляется: разрумянившаяся, халат, по-моему, ей длинноват, но она знает, как в нем ходить.

— Как тебя звать?

Теперь и я спрашиваю, как ее зовут.

— Наташа. А его как?

— Феликс.

Мой названый никак не решается посмотреть на нее обоими глазами — то одним зыркнет, то другим. Понятно: меня тоже интересует, куда девалось страшилище. Зуб сломанный ее вроде не портит, веснушки на носу — тоже. Она улыбается: наверно, понимает, что страшилища уже нет. Опять она кивком подтверждает, что мы поступили, как она ожидала: ужин на столе.

Как ест она! Изумительно! За обе щеки! Хлеб с колбасой, колбасу с картошкой, все это с помидорами — человек проголодался. Вот уже пьет чай и хлеб откусывает так, что тебя берет сомнение, распробовал ли ты этот хлеб как следует, может, ты вовсе не понимаешь, какая это вкусная еда. Я догадываюсь: она не такая, как мы. Я бы не смог вот так лопать в чужом доме, даже если бы три дня не ел. Наверно, эта моя мысль как-то ей передается, может, взглядом обнаружил. Она начинает объяснять: если б ей пришлось кого-то принимать у себя, она бы приняла как следует, поэтому она не стесняется, да и вообще она привыкла: если уж есть, так есть, — она интернатская.

Вот начала приоткрываться тайна. Мой названый настораживается. Да и мне тоже хочется, чтоб она рассказала о себе. Но она молчит. Что с ней? Сидит насупленная. Похоже, что-то неприятное вспоминает. Вот рука сжалась в кулачок. Что это она бормочет? Не расслышать. Странная. Мы с моим названым ведем себя так, будто в комнате кто-то спит: ходим на цыпочках, объясняемся знаками, у моего названого это смешно выходит — я выбегаю в другую комнату, чтоб посмеяться. Мой названый прибегает следом. Я жду, что она позовет меня. Мы вертимся у двери, наконец не выдерживаем и заглядываем в комнату, она спит в уголке тахты, подобрав ноги и прикрыв их полой халата.

Деликатность плюс радушие — вот моя линия. Никаких расспросов, даже чтоб намека не проскользнуло или взгляда любопытного. Когда она возвращается домой, я сразу же завожу разговор о чем-нибудь постороннем. В общем, с деликатностью, я в этом уверен, все как полагается. Другое дело с радушием: тут заминка из-за слов. «Чувствуйте себя как дома» или «пусть вас это не тревожит» — меня не устраивает, а других слов у меня нет, и, что бы я ни придумал, мне кажется, это не то. Вот я и обхожусь улыбкой и жестами.

А мой названый? Ясно, он никогда не задумывался, что значит быть на высоте. Он все старается остаться с Наташей наедине: какие-то они ведут разговоры, и вид у моего братца, когда я их застаю, такой же, как тогда со старушками, — свойский, доверительный, заинтересованный. Я не сомневаюсь: он занят выуживанием сведений; я улыбаюсь Наташе: что поделаешь — он такой. Я не очень на моего названого злюсь. Я понимаю: каждому человеку хочется поговорить с кем-нибудь доверительно. И все же наедине я ему замечаю:

— Ты опять?

— Юра, в чем дело?

— Объяснить?

Он пожимает плечами. Невероятная наглость! Видно, доверительные разговоры идут ему на пользу: у него новое выражение глаз и жест появился — вытягивает руку и указывает двумя пальцами: потуши, мол, свет. Я шлепаю его по руке. И тогда он — может, в отместку? — начинает со мной игру.

— Положение неважное, — говорит он озабоченно.

Я делаю вид, что не понимаю, о чем он; на самом деле мне не терпится узнать, что он выудил у Наташи.

— Юра, — говорит он, — ты же понимаешь, о чем я. Она приехала к одному человеку… — Ему приходится самому погасить свет: он делает это с таким видом, как будто сейчас скажет: довольно этих безобразий! Заодно он выпаливает: — Но его здесь нет! Он в командировке!

Я жду, что он продолжит. Ну сколько он может продержаться? Я жду — и вот тебе на: сопение, спит.

Утром до меня начинает доходить, что я совершенно не представляю, что происходит рядом со мной, кто живет в нашем доме, что привело ее в наш город? Да и в каких я с ней отношениях? Уходя по своим делам, она кивает моему названому, как своему, а мне так совсем по-другому — холодно. Я салютую в ответ, я все еще этого как будто не замечаю, а она, уже начав закрывать дверь, распахивает ее:

— Юра, что ты все жестикулируешь? Ты мне скажи что-нибудь! Как тебе нравится, Феликс? Приводит в свой дом, и его больше ни черта не интересует! Он даже не спросит, зачем я приехала! Подумаешь, привел! Знала бы, в гостиницу ушла!