На троне в Блабоне

"Лин Лин", — восторженно повторял я, а она поворачивала ко мне свое лицо, улыбаясь сладко, точно ребенок во сне.

Потом нам устроили пир. Я пробовал неизвестные мне кушанья и пил вина, вкус которых помню до сих пор. Девушки слагали в нашу честь песни. Возвращались мы в зеленоватом свете луны, напоминающей выщербленное блюдо, скатившееся со стола богов. Девушки провожали нас целым хороводом с фонарями, мы проходили по крутым мостикам, отражающиеся огоньки подхватывала и увлекала быстрая вода.

"Лин Лин, ты в самом деле моя", — шептал я, обнимая ее на низком ложе, к которому она меня подвела. Лампа из резного нефрита рассеивала мягкий свет на обнаженное тело девушки, красиво очерченный живот и маленькую, не больше чаш для риса, грудь.

И были мы с ней муж и жена. Днем мне приходилось прятаться в спальнях дворца, слушая доносившийся издалека девичий хор, стрекотание музыкальных инструментов, птичьи трели флейты. Голос Лин Лин я узнавал безошибочно, сразу улавливал на слух ее быстрые шаги, словно пес, чуял запах ее тела и одежды. Возвращалась она ко мне только на короткую летнюю ночь. Только эти ночи и были нашими.

"Не думай обо мне так настойчиво, — просила она, опускаясь на циновку. — Это мешает мне как следует выполнять свои обязанности у моей госпожи — хочется все бросить и бежать к тебе… Все время сбиваюсь, повторяю в молитвах твое имя, даже в хоре пою громче всех, чтобы ты мог меня услышать".

Я давал обещания, клятвы. Когда она была рядом в плену моих объятий, гибкая и горячая, легко было соглашаться на все. Когда же утром она уходила, я до того тосковал, что зов моего сердца должен был разноситься по всей долине, словно клик оголодавшего ястреба.

А ночи неслись галопом. Я не считал тех ночей, их и так было недостаточно. Не существовал для меня мир без нее, моей возлюбленной, я забылся, одурманенный любовью, мне хотелось все время пребывать в этом восторженном состоянии. Был ли я счастлив? Трудно найти соответствующие слова, никогда здесь я не жил в таком напряжении! То, что ты знаешь, всего лишь тень, по которой, однако, можно определить, что существовало солнце. Там же я купался в избытке его сияния.

Луна напоминала серебряный крюк, повисший на зазубренных скалах. Лин Лин призналась мне, что ждет ребенка, озабоченно допытываясь, кого бы мне хотелось больше: сына или дочь? Но меня тогда вдруг пронзило каким-то холодом — будто догадка, что предназначение мое свершилось и скоро придет время уйти. Уйти значило умереть. Мне предстояло это так же, как предстоит цветку осыпание лепестков, когда начинает завязываться плод.

А Лин Лин обняла мою голову, прижала к груди, как мать, которая стремится защитить ребенка от страха перед жестоким миром. Я осыпал поцелуями ее тело, она отдавала мне всю себя, и, успокоенный, я уснул.

Как-то в полдень охваченная ужасом Лин Лин вбежала в комнату и, вцепившись в мою одежду, выдохнула в лицо: "Убегай поскорее, он тебя убьет!"

Пылающие, мокрые от слез щеки ее прилипли к моей шее.

"Кто мне угрожает? Пусть попробует со мной сразиться!" Я чувствовал в себе такую силу, что мог сопротивляться самим небесам. Но мой враг уже приближался, земля дрожала под ним.

Это был великан, весь из раскаленного железа, за ним тянулись почерневшие следы обугленных трав. Чешуя его панциря глухо позванивала и высекала искры. Глаза без зрачков горели красным огнем.

"Бежать уже поздно, — шептала моя богиня, дрожа от страха. — Спрячься, укройся где-нибудь здесь!" И толкала меня, ударяясь в мою грудь, точно волна, накатывающая на берег. Ее испуг передался и мне.

"Это главный дьявольской стражи, он узнал о тебе и хочет теперь растоптать, испепелить…"

Исполин наступал, будто поток лавы, стекающей с вулкана. Было безумием рассчитывать, что я смогу с ним справиться. Сжавшись в комок, я спрятался под кровать, наивно надеясь, что он не разыщет меня там. Я слышал его гулкий голос, громом прокатывающийся по долине:

"Чую человеческий дух! Где он прячется? Отдай его мне, и он будет извиваться и стонать на моей ладони…"

"Здесь его нет!" Лин Лин пыталась заслонить меня собой, но огромные железные пальцы уже пролезли в глубь павильона, на меня пахнуло жаром — пот каплями выступил у меня на лбу.

Бежать! Больше ни о чем не думал я в этот миг, ибо тело мое била дрожь в предчувствии близкой смерти. Весь скрючившись, руками и коленями упираясь в подбородок, плечами — в стену, я вдруг почувствовал, что она поддалась и я падаю, скатываюсь куда-то в яму, узкую, словно колодезь.

Очнулся я на полу, спина моя упиралась в кожаную скамейку.

Профессор Жаблонский цедил мне в рот коньяк. До меня все еще доносился рев железного чудовища, хотя слов я не различал.

"Он сейчас ворвется сюда! — рванулся я с места. — Бежим! Слышите, как он рычит?!"

Мне показалось, что дрожат даже стены храма.

"Гремит, — спокойно произнес старый китаец, поднимая голову. — Вот и догнала нас гроза, с самого утра собиралась".