На троне в Блабоне

Он не заметил, как миновала осень, а затем и зима. Уже год, как он покинул дом, о котором вспоминал редко. Зато он часто видел его во сне, видел свое ложе, простыни, подушки, столы, заставленные вазами и корзинками с фруктами. Он чувствовал острый вкус кэрри, дразнящий запах кореньев, даже липкий соус на пальцах, которыми он брал рис, казался ему необыкновенно приятным. Какой прекрасной, достойной любви и ласки была его жена! А дети? Ему мерещилось, будто он слышит их голоса, и еще долго после пробуждения, смахнув со щеки крупную слезу, он чувствовал тепло их ручонок, обнимающих его за шею.

Холодом тянуло от влажных скал, острые камешки покалывали спину, мышцы болели от неустанных упражнений, а вода, которой он полоскал рот, горло и нос, только усиливала щемящий голод.

И неожиданно пред ним представало все принадлежавшее ему богатство, оплакивая его, как покинутая прислуга… Какой смысл в отречении от удобств и богатства, если он получил их от богов? А может, это был жест неразумного вызова и гордыни?

Супруга его Савитри по-прежнему вела торговлю чаем. Видя ее одинокой и покинутой, купцы старались завоевать ее расположение, снискать благосклонность, а быть может, и получить руку. Сделки с нею были выгодны, ибо давать ей серебро — все равно что умножать собственное состояние, которое достанется в качестве приданого. Однако она не подавала поклонникам надежд, но и не прогоняла их, она говорила: "Мой муж покинул меня, дайте мне возможность еще подождать его…" Савитри занималась воспитанием детей. Рассказывала им о достоинствах отца так, что дети еще сильнее любили того, кто отсутствовал…

Возвращавшиеся из Лхасы купцы приносили с собой неясные слухи: якобы где-то в глубине джунглей, на пустынном склоне гор, ее муж стал одним из любимых учеников Совершенного.

Часто, выходя из дому, она всматривалась в диск луны, висевший над горами. Муж казался ей столь же холодным и неуловимым. В слезах возвращалась она на ложе и припоминала, в поисках своей вины, каждый прожитый с ним день.

"Если бы я умела любить сильнее, он, наверное, не бросил бы меня…" И не позволяла слугам запирать двери на засов. Они всегда были открыты в ожидании того, кто вернется.

В то утро после многочисленных упражнений дыхания Нирендра Чакраварти вдруг почувствовал себя словно бы искрой, готовой вот-вот вспыхнуть, ему показалось, что он сильнее всего на свете, а испытание со стеной представилось до смешного легким. "Как она может преградить мне путь, если я вижу ее насквозь и могу вознестись над вершинами Гималаев, к звездам…" Он сделал несколько шагов, и вот он сам, его живая сущность, грезилось ему, проникает сквозь мертвый камень, словно луч света, разрезающий полоску тени. Он оглянулся… Стена была уже позади. Однако это не вызвало у него ни радости, ни удивления. Он попросту признал этот фокус недостойным ищущего правды. И дух его отрешился от телесной оболочки, он глубоко задумался, странствуя в прошлом, достигая предыдущих воплощений.

Однажды к гуру Вине Матхотре пришли двое йогов. Один из них, с дерзкой улыбкой на лице, был еще юношей. Другой йог был старик в длинном белом одеянии, голова и шея его были обмотаны шарфом из верблюжьей шерсти. Они возвращались из китайской части Тибета, в руках у них были котомки с книгами, каменные ступки для растирания туши и множество кисточек в бамбуковых чехлах. Вина Матхотра решил их угостить, это удивило учеников, ибо, кроме риса, сладких плодов манго и родниковой воды, у них ничего не было. Даже риса осталось всего лишь небольшая горсточка, так как забравшиеся на выдолбленную в скале полку обезьяны опрокинули корзинку с запасами.

Но гуру срезал несколько больших листьев, свернул, ловко продырявил веткой зеленую их поверхность и, подержав листья чуть-чуть над огнем, положил на камень жареную птицу.

— О, тогда и я к вам присоединяюсь, — сказал младший из гостей, надрезал свисавшую лиану, и из нее, как из сосуда, полилось вино.

Вино нацедили в глиняный кувшин, стоявший у входа в скальную нишу.

Йоги пригласили учеников испробовать напиток. Те пили, всячески превознося его необыкновенный аромат, причмокивая, твердили, что вино слишком крепкое, и разбавляли его родниковой водой.

А вино лилось и лилось, расплывалось лужей на камне, струилось на песок, пахло мускатом…

Чакраварти коробили пошатывающиеся ученики, насмешливый хохот йогов. Он укрылся в темной нише и подозрительно приглядывался к этому веселью.

Третий участник пиршества, старик в шарфе из верблюжьей шерсти, заметил шутливо:

— Темно здесь, друзья…

— До полнолуния еще четыре ночи, — ответили хором ученики, — сейчас мы раздуем костер…

— Нет, не надо, — остановил их усердие старик, — ведь луна-то, хотя ее и не видно, есть?

— Конечно, есть! — крикнули ученики.

— А какая она — помните? — спрашивал старик, вырывая из книги последнюю, пустую страницу. Он сложил ее вчетверо и небрежно оторвал уголок. Развернув желтоватый круг, поплевал на него и приклеил к стене.

— Круглая, — сказал один из учеников.

— Высокая…